В 1986 году, выйдя на пенсию, как-то не было желания писать о своей жизни, хотя событий было много. Но задело то, что современные идеологи, политики рассказывают, как плохо нам жилось при советской власти, что мы бездельничали и пьянствовали. Появилось желание рассказать о своей жизни, жизни родственников, коллег по работе. Да, мы прожили трудное время. Первая мировая война, революции, разруха, восстановление экономики. Именно в период восстановления, индустриализации, коллективизации рожали нас наши славные мамы. Потом Вторая мировая война, потери близких людей, оккупация, разруха, Победа и вновь восстановление. Это время нашего детства и юности. Ещё в 1948 году мы, выпускники ремесленного училища, принимали участие в восстановлении и запуске в работу ГРЭС «Несветай» в Красном Сулине. Верно и то, что материальное благосостояние улучшалось медленно. А как могло быть иначе после такой тяжёлой войны, немецкой оккупации и экономической разрухи, люди это хорошо понимали. В 1947 году были отменены продуктовые карточки и в один прекрасный момент, когда мы пришли в столовую училища, на столе стояли полные тарелки с нарезанными ломтиками хлеба. Мы смели хлеб ещё до получения первого блюда, а женщины-официантки, со слезами на глазах говорили: «Кушайте, ребята, кушайте, мы ещё принесём, теперь хлеб не ограничен». Эту радость может понять только тот, кто голодал или недоедал длительное время. Советское государство было государством патерналистским (патер — отец) и заботилось обо всём народе, с каждым годом и десятилетием материальное благосостояние людей улучшалось. В конце 40-х начале 50-х годов в стране наблюдался всплеск рождаемости, значит, люди верили в счастливое завтра и не боялись за судьбу рождающихся детей. Но, обо всём по порядку.
Родители наши родились в хуторе Белянском Николаевского, теперь Константиновского района Ростовской области. Мама была не грамотной, отец, похоже, окончил 4 класса церковно- приходской школы. В колхозе его часто привлекали к счётной работе, потом послали на курсы бухгалтеров в станицу Константиновскую, после окончания, которых отца направили в станицу Семикаракорскую бухгалтером заготконторы (структурное подразделение Райпотребсоюза). Мама тоже работала в заготконторе на засолке в бочках помидор, огурцов, капусты. Жили мы на съёмных квартирах, в начале у Сазоновых, а с 1937 года у Макеевых. В нашей семье до 1939 года жил и брат отца Николай Фёдорович. Потом он уехал в Дербент к родственникам, там экстерном окончил среднюю школу и поступил в авиационное училище. А по окончании училища, дядю направили служить на аэродром в станице Глубокой, Ростовской области. Там познакомился со своей будущей женой, Евгенией Алексеевной. С началом войны самолёты этой части были потеряны и дяде Коле предложили переучиться на артиллериста, до конца войны он служил в этом качестве. В 1943 году узнав, что его брат, а наш отец погиб, переслал нам свой денежный аттестат, и мама получала его зарплату до 1946 года.
В 1938 году меня отправили в школу, первой учительницей была Анастасия Николаевна (фамилию не помню), директор школы Максим Иванович Горбатов. Пока мы жили у Макеевых, у нас было много гостей из Белянского и родители с радостью узнавали хуторские новости. К 1939 году мы уже обжились, оделись, обулись, родители начали откладывать деньги на покупку собственного жилья. Голод кошмарного 1933 года стал забываться. Мама вспоминала, что в тот год у меня и Анны от голода стали опухать ноги. Когда папа узнал об этом, то взял единственную оставшуюся у нас ценность, свою хорьковую шубу и обменял на муку и подсолнечное масло. Из всего имущества, которое мы имели до 1933 года остался сундук, ручная швейная машинка «Зингер», зеркало и икона, которой бабушка Мотя благославляла нашу маму на брак с отцом. Осенью 1940 года мы переехали в купленную отцом саманную хату. Наше новое жильё состояло из одной маленькой комнаты и большого коридора (чулана). Потолок в комнате был из досок, а полы земляные, без покрытия. Родители планировали пристроить ещё одну комнату, поднять потолки, перекрыть чакановую крышу. А в зиму переложили печь, мама сама сложила во дворе гарнушку (печь) для приготовления пищи, ибо летней кухни не было. Отец подогнал плотнее двери, застеклил окна — к зимовке приготовились. Я и сестра Анна ходили в школу-десятилетку, которая до сих пор работает на том же месте и в тех же помещениях. Школьников было так много, что учились в две смены, хотя были построены дополнительные помещения в школьном дворе со стороны улицы Октябрьской. В то время семилетнее образование было обязательным, после окончания 7 классов можно было поступить в техникум. Но многие оканчивали 10 классов и поступали в институты. Образование было бесплатным, в техникумах и институтах выплачивались небольшие стипендии, при этом ни каких поборов с родителей учеников не существовало. Жили студенты главным образом в общежитиях, принадлежащих учебным заведениям. Дорог с твёрдым покрытием в станице не было, пройти в школу даже в глубоких резиновых калошах было проблематично. На новом месте у нас появились новые друзья Лёня Ратьков, Саша Погорелов, Николай Нефёдов, Николай Моисеенко, Виктор Сабодашев, Алёша Вожжов и другие ребята. Старшая сестра Анна дружила с Верой Погореловой, Машей Ивахненко, Шурой Погребновой. На нашем краю станицы было много наших ровесников. Зимовали мы уже в своей хате. Отец сделал два топчана, на них спали девчата, а мы с Володей на горбатом сундуке. Мы, дети, радовались вместе с родителями, что у нас есть свой двор, по которому можно ходить ни у кого не спрашивая, приводить друзей, и играть, во что хочешь. Это было самое счастливое время для нашей семьи. Основой этого счастья была младшая сестрёнка Валя, ну такое же красивое создание! Папа возьмёт её на руки, «Давай пожалеемся», она обнимет его за шею, но как только прижмётся к его щетинистой щеке, сразу соскальзывает из отцовских рук и бежит к маме. Валя всегда была рядом с мамой, особенно когда что-нибудь пекли, так и запомнил я её маленькую в муке и тесте.
У Ратьковых была лодка и вентери, их отец дядя Стеша работал рыбаком в рыболовецком колхозе, иногда он разрешал нам порыбачить самостоятельно. Однажды весной 1941 года мы с Лёнькой поставили вентерь, и в него набилось столько рыбы, что мы не могли затащить снасть в лодку. Пришлось вытаскивать и бросать в лодку рыбу поштучно. Но отец попросил больше самостоятельно не рыбачить, а то я от рыбинспекции не отобьюсь. Люди жили не богато, но относились друг к другу с уважением. Если ехали на работу или с работы на телеге запряженной лошадьми или волами, то обязательно пели песни, я часто вспоминаю эти песни, в основном старинные, казачьи. Взрослые работали, дети учились, а на каникулах помогали родителям, то травили сусликов на полях, то во время созревания зерновых таскали по полю верёвки, чтобы сбить с колосьев и собрать жучка-вредителя, который высасывал соки из зерна, собирали золу от дров, макулатуру. Старшеклассники в клубе и дворце пионеров занимались в кружках по интересам. Жизнь текла своим чередом, но нарастала какая-то напряжённость. Распространялись всякие слухи, то обновлялись где-то иконы и стали мироточить, то какие-то оракулы вычитывали из старинных книг, что скоро будет война. К тёте Дусе Листопадовой (сестра матери Лёни Ратькова) приходила какая-то странница, называли её «матушка», собирала людей, они о чём-то долго разговаривали, а потом молились, чтобы не было войны. Работали подготовительные кружки «Ворошиловский стрелок», Готов к труду и обороне. Публиковались рассказы о пограничнике Карацупе, кино о пограничниках называлось «Джульбарс» и другие патриотические фильмы. Всё это вселяло в души людей тревогу. Мама рассказывала, что отец всё сокрушался, что из-за отсутствия денег, он не мог ускорить обустройство нашего жилья.
Пришла война. На сборы по повестке отводилось три дня. За это время нужно было сдать дела по месту работы, пройти все формальности в военкомате и что-то сделать в семье. Я хорошо помню проводы отца, до сих пор бегают мурашки по телу, когда вспоминаю те крики провожающих, которые звучали после третьего гудка парохода. Одна женщина подошла к пароходу, призывники ещё стояли у борта и она сквозь этот плачь и крик призывала: «Жора, вернись живой. Умоляю тебя, родной, какой угодно, но живой». Пароход ушёл, а мы всё смотрели на его удаляющиеся огни, были уже сумерки. Огни исчезли за поворотом, и мы потихоньку пошли домой. Вышли от пристани на бугор, мама остановилась, и, крестясь, умоляюще, со страстью говорила: «Господи, защити его, помоги нам. Мы ведь никогда ничего плохого людям не делали». Она ещё о чём-то просила Бога, и только тогда я понял, какая беда нас постигла. Военную подготовку отец проходил в Ростове и однажды, вместе с несколькими женщинами мама посетила отца в воинской части. Они долго разговаривали, но о чём, мама никогда не говорила. Но, папа настоятельно просил продать всё ценное, что есть в семье и купить корову.
Теперь в мои обязанности входили поиск и доставка топлива. Вначале я ходил за озеро, и собирал в мешок высохшие коровьи лепёшки, но этот источник быстро иссяк, таких как я было много. Стал ходить в рыбацкие сады и там собирать высохшие ветки старых верб. Мы заготавливали кугу, чакан и камыш на озере, вязали их в пучки и носили домой. Во дворе мама и Анна сажали капусту, помидоры, огурцы и прочую зелень, а наша задача состояла в их поливе из колодца, который располагался на улице. Поливали свои огороды все соседи и вода быстро вычерпывалась. Капусту сажали на берегу старого русла Дона на шестом переулке, воды там хватало, капуста росла хорошо, и никто её не воровал, такое было время. Мы стали как-то приспосабливаться и привыкать к тем условиям жизни, которые нам были предоставлены, надеялись, что война скоро кончится, вернётся отец, и жизнь снова наладится. Но, первый страшный удар мы получили в декабре 1941 года, пришло извещение о смерти папы («похоронка»). На маму страшно было смотреть, приходили соседи, знакомые успокаивали её, рассказывали всякие случаи, когда «похоронка» приходила, а солдат оказывался живой. Приходила женщина, муж которой написал ей, чтобы она сходила к Фроловым Василий Фёдорович наверняка уже дома после ранения, расскажет тебе подробности и обо мне. Но, увы, по дороге в Кисловодск с санитарным поездом случилось что-то ещё, возможно его бомбили немецкие самолёты. В извещении было написано: «умер от ран 9 декабря 1941 года в госпитале № 2004».
Домашних телефонов тогда не было, но вести распространялись довольно быстро. Числа 20 декабря к нам пришёл из хутора Белянского дедушка Даниил Ильич, отец мамы, сказал, здравствуйте, и приступил к ремонту дверей. Когда мама возвратилась с работы, дедушка встретил её во дворе, прижал её голову к своей груди и сказал, я всё знаю, ничего не говори, не пугай детей. После ужина они о чём-то долго говорили. Точно не помню, но видимо мама отдала собранные деньги на покупку коровы, в хуторе она стоила дешевле. После деда приехала сестра мамы Вера Даниловна, помогала заготовить камыш и чакан на озере, вязали пучки и на ручной тележке привозили домой. Через неделю тётя вернулась в Белянский. Перезимовали мы нормально. В мае 1942 года школьников отпустили на каникулы, и снова заготовка топлива, рыбалка, домашняя работа. Мы очень сдружились с Лёней Ратьковым, его отец, он не был призван в армию из-за перелома руки, она не сгибалась в локте, иногда давал нам лодку и вентеря, которые мы ставили на озере, а за озером собирали яйца диких уток и казарок, которые гнездились там во множестве. Летом 1942 года военная обстановка снова обострилась, немцы заняли Ростов. Наши отступали, оставляли раненных и ослабленных лошадей, и они вольно паслись вокруг озера. Люди их ловили, лечили, подкармливали ослабевших. У некоторых не хватало сил преодолеть илистое дно после водопоя.
Урожай 1942 года был хорошим, зерновые культуры были убраны, арбузов было много, варили нардек. Прошёл слух, что районное начальство эвакуируется, мы с Лёней пошли в разведку в центр станицы. Там уже шло разграбление магазинов, складов. Мы заглянули во двор рыболовецкого колхоза, в одном из помещений висела попарно связанная рыба, подготовленная для копчения. Лёня влез наверх и сбрасывал связки вниз, я собирал и выносил из помещения. Когда набралось приличное количество, Лёня опустился на землю, и мы вышли из помещения, то увидели, что нашу рыбу складывают в мешок двое мужиков. В ответ на наши протесты мы получили по подзатыльнику, рыбу у нас отобрали. Рядом стоял амбар с солью, она слежалась в камень. Народу уже собралось порядочно, дверь взломали, один мужик рубил соль топором, второй складывал в мешок. Женщина тоже попыталась выхватывать отколонный кусоксоли, ей отрубили пальцы, случайно или намеренно, не знаю. Лёня потащил меня за рубашку: «Пойдём отсюда, тут зверьё». Мы пошли к церкви на пятом переулке, из церкви люди несли зерно в мешках или сумках — бежим домой с этим известием. Мама и Аня, прихватив мешки, устремились к церкви. Таким образом, у нас оказалось четыре мешка пшеницы. А на берегу Дона склады «Заготзерно» (элеватор) были взорваны, а зерно подожгли. Люди несли пшеницу и оттуда, дома заливали водой, горелое всплывало, целое опускалось на дно. Дня три или четыре в станице было полное безвластие, ни наших, ни немецких войск не было. Потом по улице Авиловской двинулась армада немецкой техники, теперь мы предполагаем, что это была 16 немецкая мотопехотная дивизия, двигающаяся на Элисту. Немцы потеряли одного солдата, который проходил по дворам и собирал яйца и молоко. Наш квартал окружили. Солдат схватил меня за шиворот и с силой толкнул в коридор, вошёл в хату, но своего сослуживца там не обнаружил. В конце концов, солдат отозвался, пришёл с полной пилоткой яиц, немцы продолжили свой путь, а мне мама промыла раны на содранных коленях и ладонях, и всё повторяла: «У, холеры, напужали как». Войска прошли, и мы опять стали бродить по станице. Пошли в школьный двор, в помещениях располагался госпиталь, при бомбёжке потолок в одном из классов обвалился, спинки железных кроватей выдержали и ползком всех раненных вытащили, такую информацию мы получили от местных мальчишек. Дня через три по «сарафанному радио» прошёл слух, что по Дону на баржах провозят наших пленных солдат. Мамы дали нам с Лёней по пышке и мы пошли к пристани. Ждали долго, потом показался катер, тащивший на буксире баржу с пленными. Женщины стали махать платками, чтобы катер подтащил баржу ближе к берегу, но капитан катера не реагировал. Тогда женщины встали на колени и стали кланяться, катер резко повернул к берегу. Все начали бросать в баржу хлеб, часть его упало в воду. Пленные находились внутри баржи, были видны только головы. Пленные выкрикивали свои фамилии и адреса, мы палочками записывали на земле. Женщины вытирали слёзы, а когда поднялись с берега на бугор, увидели, что все наши записи затоптаны. Дядя Стеша попросил нас сходить в редакцию, там мы набрали свинцового шрифта, из которого позднее отливались грузила для удочек. Ходили мы и ветеринарную лечебницу, она располагалась в полукилометре на окраине станицы, в аптеке лечебницы был большой запас серы в кусках, дома мы расплавляли её до жидкого состояния и обмакивали заготовленные деревянные сухие палочки, получались большие спички, они не воспламенялись от трения, но загорались от горящего фитиля. Спичек не было, по утрам я поднимался на что-либо высокое и смотрел, у кого во дворе поднимался дым, брал ведро и бежал за «жаром». Освещение нам обеспечивала гильза снаряда от зенитки, её вверху сплющивали, и в щель вставлялся кусок шинели (фитиль). В верхней части гильзы сверлилось отверстие для залива керосина и доступа воздуха. Такие «лампы» сильно коптили, но освещение обеспечивали. Я всегда удивлялся, как быстро наш народ приспосабливался к изменившимся условиям жизни. Зерно у людей ещё было, натаскали из церкви. Умельцы начали изобретать крупорушки. Первую крупорушку на нашем краю сделал дед Никифор Сабодашев, перемолоть зерно мог любой сосед или соседка, но за это брали «отмер», кружка или две зерна, в зависимости от количества переработанного.
В конце августа 1942 года, территория области была уже оккупирована немцами, ранним утром с мамой мы отправились в хутор Белянский (75 километров) за коровой. В хуторе Мечетном мы перекусили, спросили у людей, есть ли переправа в Константиновской. Нам рассказали, что наши отступали по понтонному мосту, а когда войска прошли, началась переправа скота эвакуированных колхозов. Немецкие самолёты разбомбили переправу, там до сих пор идут захоронения людей и скота. Мама решила идти дальше левым берегом Дона. Вечером пришли в станицу Задоно-Кагальницкую, стали проситься на ночёвку, нам показали, где живёт староста и он разрешил нам переночевать у него во дворе возле сарая на сене. Утром пошли на Дубенцы, к обеду вышли к Дону выше Николаевской. К вечеру какой-то старик перевёз через Дон двух женщин, а обратным ходом прихватил нас. Прошли мы километра два, начало темнеть, мама боялась идти ночью. На поле было много копён соломы, в одной из них мы переночевали и к обеду были в хуторе. Дедушка сообщил маме, что нашу корову зарезали немцы. Вечером на семейном совете решили, что мы возьмём корову деда, а семье деда (дочери Мария, Анна и сын Андрей) оставалась годовалая тёлка. Через день дед запряг в бидарку лошадь, привязали корову и мы тронулись в обратный путь. Я спросил у дедушки, это его лошадь? Он ответил, что колхозная и объяснил, что в колхозе работал смотрителем профилированной дороги хутор Белянский — Николаевская, для этого ему выделили лошадь, бидарку и возилку. Перед приходом немцев колхозный скот эвакуировали, а про мою лошадь забыли, так она и живёт у нас. Дедушка хотел проводить нас до хутора Гапкин, но глядя на мои ноги, решил пройти с нами до Богоявленской. По дороге нас обогнала линейка, запряженная парой лошадей, в ней сидели немец и трое полицейских. Когда она уже скрылась из вида, дедушка поднял на дороге бумажник, в нём были какие-то документы, советские и немецкие деньги. Дедушка хотел положить его в бидарку, но передумал, залез под бидарку и подоткнул его к днищу снизу. Полицейские вернулись, вначале спросили не находили ли мы бумажник, получив отрицательный ответ, они перерыли все наши вещи. Один из полицейских начал избивать деда, потом схвалил меня за шиворот и кричал, застрелюпацана. Мама упала на колени, уверяя, что не видели бумажника. Второй полицейский успокаивал своего сослуживца и уговорил его ехать домой. Так от хутора к хутору мы пришли в Константиновскую. Вечером дедушка договорился о переправе со стариком, у которого была лодка и мы пошли к Дону умыться. Дед достал из кармана бумажник, советские деньги положил в карман, потом он отдал их маме, а бумажник забросил далеко в воду. Утром мы с трудом переправились, уже у самого берега корова легла на бок и не могла подняться. Дедушка держал её голову над водой, а мне приказал прижать её ногу ко дну, чтобы корова почувствовала опору. После этой процедуры корова поднялась. Мама благодарила деда за корову, за помощь в переправе, без Вас она бы утонула. Упрекнула отца за бумажник, сколько страху натерпелись. У Вас нос распух, и синяк под глазом. Дед ответил, что всё это заживёт, а тебе помощь, сел за вёсла и с хозяином лодки направились на другой берег. А когда я пас корову, увидел мёртвого солдата, он зацепился одеждой за ветки ивняка и плавал на мелководье. Мы направились на станицу Новозолотовкую, и пришли домой уже без происшествий. Корова ещё доилась и давала по три литра молока. Но забот прибавилось, нужно было пасти корову на длинной верёвке, чтобы она привыкла к новому месту и новым хозяевам. А, кроме того, кормление, поение, очистка навоза.
В один из дней глубокой осенью 1942 года мы с Володей играли на углу соседнего двора и увидели толпу наших пленных, которых гнали полицейские. Пленные в оборванной одежде, грязные, голодные, шли толпой, поддерживая друг друга. Возле нашего двора один пленный упал, идти больше не мог. К нему подошёл Никифор Любимов и начал орать, чтобы тот встал, а то застрелю, начал бить его ногами. На крики сбежался народ. Женщины начали стыдить Никифора, а тётка Вожжова, маленькая, сухонькая как маленький воробушек пошла на большого Никифора, отдай нам раненного. Никифор оттолкнул её и пригрозил застрелить и её. А она в ярости рванула на груди кофточку, стреляй, сволочь. Никифор отступил, она подошла к лежащему на земле раненному, и оттащила его в сторону. Пленных повели дальше, а солдата перенесли к Вожжовым в хату, но через пять дней он умер.
Поступила новая информация — восстанавливается Донское казачество и первым станичным атаманом избран Максим Иванович Горбатов, что меня крайне удивило, наш бывший директор начальной школы, что на 13 переулке. В этой школе я учился и туда сдал своё свидетельство о рождении. Пошёл в школу в надежде найти свидетельство. Там я увидел полную разруху, парты выброшены, бумажки, газеты валялись повсюду, в учительской на полу лежали пустые перевёрнутые шкафы, окна выбиты. Так и пропало моё свидетельство о рождении. Мама не работала, мы не учились. Надвигался голод. С июля началась оккупация, и мы практически ничего не сумели запастись на зиму, на колхозном поле в траве собрали килограмм 15 свёклы, немного картофеля, во дворе вырастили немного тыквы, посолили пару вёдер помидор, зерно подходило к концу. Обувь износилась, мама шила бурки из ваты и ткани, и мы надевали калоши. Началось воровство скота, мы стали на ночь заводить корову в чулан, но она сопротивлялась. Тогда я сталкрутить ей хвост. Корова зашла, но после этого она возненавидела меня и всегда пыталась поддеть меня своим рогом, поэтому я клал сено в ясли вилами. С середины декабря Старый Дон покрылся льдом, и мы ходили в придонский лес за дровами. Однажды я прихватил с собой мешок, чтобы насобирать гнилушек. Они были сухими и хорошо горели. На краю леса дров уже не было и мы с мамой прошли дальше и увидели довольно большое озеро, вода в лунке ещё не замёрзла и рыба буквально высовывалась из воды, чтобы ухватить воздуха. Мама вырубила тонкую рогатину, привязала мешок, получилось что-то вроде подсака, и стала вычёрпывать рыбу на лёд. Когда рыбу собрали, получилось полмешка. Дома высыпали рыбу в корыто, залили водой, и рыба стала оживать. Рыбу варили и запекали в коробе, жарить не могли, масла не было. Самым трудным, холодным и голодным был январь 1943 года, немцы отступали, толпами шли на Ростов, Шахты, Новочеркасск румыны, без оружия. Иногда с одной винтовкой на группу. В феврале нас освободили, начал работать райисполком. В один из дней пошёл на озеро за кугой, нарезал пучок и понес его домой. То ли устал, то ли от голода сил не было, остановился отдохнуть. Ветер сдул снег с небольшой полянки, оголились кустики подорожника, набрал семенников в карман, дома Аня отшелушила семена, облила их кипятком и дала Вале и Володе. Я ещё не отогрелся, а Валя (4года) плачет и просит принести ещё. Долго ходил по озеру, разгребал снег, но ничего не находил. В окно меня увидела тётя Настя Сорокина, спросила, что я ищу, я рассказал. Она зашла в свою хату и вынесла небольшую кружечку пшеницы. Высыпала мне в карман, иди, покорми её. Мама пошла к председателю райисполкома, там ей выдали немного муки и предложили работу по восстановлению пекарни, с последующим назначением заведующей. От заведывания мама отказалась, сославшись на безграмотность, а на работу пошла. Я видел, как работали женщины. Двумя парами волов из лесу привезли дрова, женщины пилили их ручными поперечными пилами, и разогревали на большом листе железа песок и глину. Воду грели в железной бочке, было холодно, руки отогревали в тёплой воде в бочке. Женщин было человек десять и пожилой мужчина, который выкладывал печь для выпечки хлеба. Примерно через неделю начали выпекать хлеб не только для станичников, но и для проходящих войск. Работали круглосуточно. После пяти дней работы мама на ходу упала от истощения сил и уснула. Женщины постелили ей мешок и дали поспать четыре часа. Иногда, между двумя и тремя часов ночи, я или Володя прибегали к маме на работу, она давала нам небольшую испечённую пышку. Для нас это был большой, но редкий праздник.
В декабре-январе немецкие самолёты сильно бомбили станицу, через неё проходил воздушный мост с окружённой немецкой армией в Сталинграде. В станицу прибыла наша зенитная часть, и немцы пытались её уничтожить. Маму отпустили домой, из-за бомбёжки невозможно было работать. В какой-то день в нашем дворе упали три бомбы, две на окоп, но в тот момент в нём никого не оказалось, третья метрах в семи от сарая, в котором находилась корова, а четвёртая сразу за хатой в переулке. Этот день мы находились в окопе у соседей. Маме сообщили об этом и от испуга у неё отнялись ноги, она послала меня посмотреть, жива ли корова. Открыв дверь в сарай, я еле успел увернуться, корова ринулась ко мне с дико горящими глазами. Как умел я успокоил её, осмотрел, не ранена ли, из глаз коровы текли слёзы. Посмотрел на хату, на середине крыша просела, в окнах стекол не было, взрывной волной половина нашего сена перебросило к соседям, часть разбросало по двору. Пришла мама, собрали сено, забили окна фанерой, кусками железа и клеёнкой. А в хате, под лопнувшую балку подставили деревянный столб, чтобы не упал потолок. С коровой же с того дня у нас установилась дружба, когда я заходил в сарай убрать навоз, напоить или покормить её, она старалась лизнуть меня языком, как своего телёнка.
Объявили о начале учёбы в школе. Мне надо было идти в пятый класс, школа не была готова к проведению занятий и мы временно занимались в приспособленном помещении на 16 переулке по улице Октябрьской. Желающих учиться набралось человек двадцать, писали (пока не замерзали чернила) на обёрточной бумаге, газетах, каких-то бланках, старых книгах. После каждого урока учительница организовывала какие-нибудь подвижные игры и сама двигалась, чтобы не замёрзнуть. В марте уже потеплело, а наш учебный год продолжался до конца июля, нас перевели в шестой класс. Сестра окончила семилетку, начала свою трудовую деятельность, её послали на курсы бухгалтеров в город Шахты. Осенью 1943 года в школу пошёл и Володя. Весь сентябрь я ходил в школу босиком, денег на обувь ещё не хватило. Хотя материальная жизнь нашей семьи постепенно улучшалась. С весны 1943 года мама получала деньги по аттестату дяди Коли, что-то платили за погибшего отца, да и мама работала. Но и затраты были большими, нужно было купить дрова или уголь для отопления, приобрести одежду и обувь школьникам, заготовить сено для коровы. Для заготовки сена выделяли один гектар травы за рекой Сал. Мама с трудом ручной косой скосила траву, наняла перевозчика на лошадях и перевезла сено домой. В последующие годы она договаривалась с Черевковым дядей Петей, он работал в райземотделе, он помогал скосить наш участок конной косилкой. Он брал на сенокос и меня, в мои обязанности входило пригнать лошадей с пастбища, крутить точило при заточке кос и т.д. А в обеденный перерыв я ловил в речке Сал накидкой щук, что косцы не съедали, я солил, высушивал и приносил домой, когда ходил за хлебом.
Зима прошла без происшествий, только постоянно хотелось кушать. Весной 1944 года в станицу приехал представитель Суворовского училища для набора учеников. От нашего района нужно было взять только двоих, а кандидатов набежало человек 60. Я подходил по всем параметрам. Отец погиб, по здоровью прошёл, сказали принести табель успеваемости. А в табели по русскому языку двойка, как я ни просил учительницу изменить оценку, она была неумолима. В училище меня не взяли, два дня я плакал от обиды.
Шестой класс я окончил и больше в школу не ходил, лето был дома, а осенью меня приняли на работу в МТС учеником медника. Я должен был помогать мастеру в работе и следить за ремнями. Тогда токарные станки не имели электродвигателей. В движение их приводил одноцилиндровый дизельный двигатель, стоящий за стеной токарного цеха. Эта силовая установка вращала станки через ремённую передачу. В мою обязанность входило измельчить канифоль и периодически посыпать ремни, чтобы они не проскальзывали. Мне платили какую-то зарплату. Мужики смеялись, на кусок мыла для стирки хватит.
В феврале 1945 года пришёл проведать сестру Василий Данилович Харламов, он был демобилизован по ранению. По поручению райкома партии он занимался организацией школы механизации, поэтому он посетил нашего директора МТС, рассказал, что с апреля начинает работать школа механизации и просил направлять туда учащихся. На курсы шоферов направили троих: Ивана Кнурёва, Алексея Араканцева и меня. В середине октября занятия закончились, всем выдали водительские удостоверения, а мне справку «стажёр до совершеннолетия». Вернувшись в МТС Ваня Кнурёв получил ГАЗ-АА, а нам двоим «задохликам», одну на двоих, были мы и роста небольшого, и тощие как былинки. В нашу задачу входило развозить механиков и участковых агрономов по всем двенадцати колхозам района, где работали трактора нашей МТС. Однажды подъехали к трактору, тракторист до изнеможения крутил заводную ручку, но трактор не заводился. Механик открыл крышку бака, горючего в баке не было. После заправки трактор работал ровно и хорошо. Тракторист был из того же набора, что и мы. Зимой мы развозили по колхозам семена для весеннего сева, запчасти для ремонта тракторов, дип300 запчасти. Для получения запчастей в Зернограде была закреплена машина ЗИС-5, водитель Людмила (фамилию не помню). В кузове стоял ящик, в котором всегда находились тулуп, домкрат, две лопаты совковая для снега и штыковая, паяльная лампа, лом. Стояла двухсотлитровая бочка с бензином и огнетушитель с машинным маслом. Людмила была красивой девушкой даже в ватных штанах и стёганой фуфайке, но, главное, смелой. В Зерноград ездила одна, часто машина застревала в снегу или грязи, но Люда как-то выходила из трудных ситуаций.
В феврале 1946 года, наступила оттепель, лёд на Дону стал рыхлеть, а нужно было привезти три тонны курного угля из Быстрянки для кузницы. Машина ЗИС-5 тяжелее и послали наши полуторки. Когда подъехали к Дону, на берегу стояли шесть машин, шофёры боялись ехать по льду. Но мы же молодые и смелые до безрассудства. Решили ехать, переправились благополучно. Пока загрузились, приехали к переправе во второй половине дня, да и вес машин увеличился за счёт груза. Первым поехал Иван, переправился благополучно, показал нам рукой, чтобы мы не ехали по его следу и увеличили скорость. Иван с тревогой наблюдал за нами. Передние колёса нашей машины выскочили на песчаный берег, а под задними колёсами лёд провалился. Иван подогнал свою машину, завели буксир и вытащили машину на берег. Немного успокоились, стали обсуждать ситуацию. Иван говорит: «Как же со стороны видно, как прогибался лёд под вашей машиной», а Лёша говорит, теперь я понял, почему машина не набирала скорость, машина гнала перед собой подлёдную волну, перед передними колёсами образовывался ледяной бугор и не давал машине ходу. Домой мы приехали поздней ночью. Утром мы рассказали главному инженеру Погорелову о нашей поездке, он горячо благодарил нас, но мы хмуро молчали. Араканцев только спросил, а взрослых нельзя было послать в эту поездку? Погорелов ответил, извините меня ребята, взрослых нет. Начались весенне-полевые работы, мы были в постоянных разъездах. В кузове машины всегда был большой трамвайный домкрат, гаечный и другие ключ и обязательно шарнир Гука. Теперь это называется крестовиной и служит она многие годы, а тогда вместо подшипников были медные втулки, которые быстро изнашивались, служили они примерно неделю. Мы часто меняли их даже в дороге, на замену уходило примерно два часа. В июне дядя Вася привёз мне полноценное удостоверение шофёра третьего класса, но на моём статусе это ни как не отразилось, мы по-прежнему вдвоём работали на одной машине. В августе я встретился со своим другом Николаем Ивановичем Моисеенко, он уже год отучился в ремесленном училище и приехал на каникулы. Он рассказал о своей учёбе, что живёт в общежитии, там кормят, выдают форменную одежду, обучают специальности, принимают без экзаменов. Мне это подходило, рассказал маме. Она ответила, если тебе нравится, поступай. Но в августе раньше меня подал заявление на увольнение Лёша Араканцев, он поступал в строительный техникум. Меня отпустили только в октябре, не было шоферов. Я думал, что меня не примут, занятия начались с первого сентября, но всё обошлось, в общежитии дали койку, прикрепили к столовой, выдали одежду и обувь рабочую и праздничную. Занятия шли по шесть часов ежедневно: черчение, физика, математика, русский язык, физподготовка, политзанятия, производственое обучение и специальная технология. Это программа школы за седьмой класс. Нас готовили по специальности слесарь по ремонту энергетического оборудования. Это турбины, котлы, разное вспомогательное оборудование, нас готовили для работы на электростанциях и крупных морских судах.
Что такое Ростов 1946 года? Много разрушенных зданий, ворья, бандитов не меньше, в карманах ничего держать нельзя, всё равно вытащат, в сумерки по городу передвигаться уже опасно, раздевали и избивали. Распространена завшивленность людей, один раз в месяц в общежитии проходила так называемая «прожарка», всю нашу одежду в камерах нагревали до ста градусов, в баню мы ходили раз в неделю, бельё меняли регулярно. Горожане возвращались из эвакуации, если их дома были разрушены, их поселяли в подвалах или приспособленных под жильё помещениях. По продуктовым карточкам выдавали в основном хлеб, крупы, растительное масло, многих продуктов просто физически не было, хотя карточки на них выдавали. Комбайновый завод «Ростсельмаш» стоял, его готовили к запуску.
В 1947 году первым секретарём Ростовского обкома партии стал Патоличев, говорили, что Сталин прислал восстанавливать и запускать в работу завод «Ростсельмаш». Газета «Вечерний Ростов» опубликовала обширное обращение ко всем бывшим работникам завода, особенно инженерно-техническим кадрам, с просьбой прийти на собрание по вопросу пуска комбайнового завода, это производственное собрание длилось десять дней. Был организован штаб, куда стекалась вся информация. Патоличев занялся организацией жизни города, принято решение об укреплении милиции, городская газета разъясняла суть новых решений. Ночью по команде милиционера «стой», гражданин должен остановиться, в противном случае будет открыт огонь на поражение. Один случай всколыхнул город. Летом 1947 года работникам милиции выдали новую форму одежды, пистолет был в кабуре, а от рукоятки пистолета шёл шнур через плечо. На этом шнуре повесили милиционера дежурившего в парке Горького. Облвоенкомату разрешили задерживать демобилизованных ребят на полгода для борьбы с бандитизмом. В течение двух месяцев многих бандитов арестовали, главари пытались уехать из Ростова поездом, но и их повязали на вокзале. Осенью по Ростову можно было спокойно и безбоязненно ходить по улицам. От нашего училища было выделено три группы учащихся для очистки мусора на комбайновом заводе. Наша группа работала на автосборочном заводе (ныне, вертолётный завод). Туда привозили немецкие автоматические винторезные станки. Мы их разбирали, чертёжники снимали эскизы с деталей и нумеровали, затем станки собирали, и специалисты их настраивали.
В училище мы сдружились с Витей Гарановым, Колей Соколовым, Сашей Немовым, Володей Гнутовым и Колей Горским. Нас учили слесарному делу: владение молотком при рубке зубилом металла, опиловке напильником металла, притирке металлических поверхностей путём шабрения, закалке металла, спецификации металла. На Ростовской ТЭЦ-1 изучали котлы и турбины в работе, обучение шло в нормальном русле. В начале июля нас отпустили на каникулы, я приехал домой, занимался хозяйственными делами, ходил на рыбалку. Анна уехала с мужем в Каменоломни, Володя исполнял мои обязанности на заготовке сена, мама по-прежнему работала на пекарне, в основном в ночных сменах, т.к. утром нужно было развозить хлеб по магазинам. Каникулы пролетели быстро, и я вернулся на учёбу, второй год обучения прошёл без происшествий.
В июне 1948 года началось распределение, мы с Витей Гарановым попали в группу, направляемую в город Николаев, но потом помеялись с ребятами и поехали работать на ГРЭС в город Красный Сулин. Нам выдали документы, немного денег, построили и пожелали успехов в работе. Я поехал домой, на пароходе встретил шофёра Люду, которая работала на ЗИС- 5. Вначале я не узнал её, подумал, что это её старшая сестра, из жизнерадостной, цветущей девушки она превратилась в измождённую старушку. Разговорились, она возвращалась из туберкулёзного диспансера, поездки по морозам, снегу и грязи не прошли бесследно.
Отгулял я отпуск и прибыл на работу. Нас зачислили в монтажную организацию, ибо первый блок только монтировался. Турбины и котлы были немецкие, фирм АЕГ и Штейн-Мюллер. Проще говоря, это была демонтированная в Германии электростанция и поставленная нам по репарации. Мы с Гарановым попали в турбинный цех в бригаду Кайманова Михаила, которая монтировала главный паропровод от котлов к турбине. Котлы имели высоту 22 метра, а турбина мощность 50 тысяч киловатт. Рабочего народа было много, одновременно строили железную дорогу, вели монтаж всей системы топливоподачи к котлам, монтировали козловой кран, нефтенасосную, строили трёхкилометровый канал шириной 10 метров для охлаждения турбин. Работающих было тысячи полторы и заключённых человек 800. Жилья не хватало, нас поселили в бараках, в двух километрах от станции, с наступлением холодов стали замерзать. Нам выдали ватные брюки и телогрейки, пояса для страховки при работе на высоте. Зарплата была маленькая, но на еду хватало, питались в столовой. Цивильной одеждой была парадная ремесленная форма. Пока турбина была разобрана, всё свободное время проводили около неё. Ведущим инженером был Наполеон Устинович Катан, из тех инженеров, которых ещё Кржижановский посылал на обучение за границу. Он прекрасно знал немецкий язык, и переводил после работы все немецкие инструкции по эксплуатации на русский язык. Наполеон Устинович объяснял нам принцип работы турбины, давал нам задания по изучению схем, как устроена и работает масляная система, как регулируется турбина. Для чего нужен деаэратор и как он устроен, почему котлы работают на дисцилерованой воде, и как её изготовляют. Было утверждено штатное расписание станции, нас зачислили дежурными слесарями, перевели жить в соцпосёлок, близко от станции. По выходным дням мы выходили на посадку парка, строительство стадиона, танцевальной площадки, пустили в работу небольшой асфальтовый завод и строили тротуары.
20 декабря запустили первый котёл, а через два дня поставили под нагрузку первый блок. Со всех сторон сыпались поздравительные телеграммы, в том числе и от министра Непорожнего.С пуском первого блока в систему «Ростовэнерго», быстро восстановили Красносулинский металлургический завод. Многие шахты начали добычу угля, из других начали откачку воды и подачу воздуха для проведения ремонта. Электроэнергии катострофически нехватало. В Ленинграде начали выпускать генераторы увеличенной мощности, и паровые турбины от 100 тысяч киловатт и выше, Таганрогский котельный завод поставлял котлы к этим турбинам. Но чтобы смонтировать и запустить всё это хозяйство, нужны провода, кабели, многие насосы и электродвигатели к ним. Но главное люди, рабочие, инженеры, которых надо было подготовить, научить монтажному делу, правильной эксплуатации оборудования. Вся страна восстанавливала энергосистему в первую очередь, и только потом жильё, дороги, соцкультбыт. Запустили один блок, а монтировать нужно было ещё четыре. Но мы уже вошли в штат эксплуатационников. Работа дежурного слесаря не привязывала к одному рабочему месту, это давало нам возможность глубже изучать работу оборудования, рабочие места помощника машиниста турбины, дежурного по питательным насосам и других. В посёлок Южный ходили смотреть, как разрушают старые бараки и строят новые двухквартирные дома, с шестью сотками земли у каждой квартиры. Стены выкладывали быстро из шлакоблоков, которые делали заключённые, которых уже никто не охранял. Барак № 5 ещё стоял, как выяснилось значительно позже, в этом бараке в 1943 году проходили военную подготовку младших командиров мои дяди Харламов Андрей Данилович и Фролов Григорий Фёдорович.
Поздней осенью 1948 года заскучал по дому, но добраться от Шахт до Семикаракор было невозможно, из-за раскисших дорог, асфальта тогда не было. Решил поехать в Каменоломни к бабушке Грепе. В это время у неё жили сестра Анна с мужем. Бабушка собралась ехать на свадьбу в Персияновку, моя крестная мать женила своего сына. Предложила и мне поехать вместе, и я согласился. Я рассматривал сидящих за столом людей и никого не узнавал. Исаак Иванович Фролов стал рассказывать мне кто, есть кто, и какие они мне родственники. Каждый родственник предлагал мне выпить стопку за знакомство. В итоге меня уложили спать, а утром я незаметно ушёл на вокзал и уехал в Сулин. В 1950 году я был в гостях у дедушки Даниила Ильича, он рекомендовал мне найти на электростанции Павла Степановича Булаткина, он наш, хуторской, очень хороший человек, передай от меня привет.
В начале 1950 года я сдал экзамен на машиниста питательных насосов. Познакомился с Лидией Спиридоновной Гайворонской 1930 года рождения, в августе 1950 года зарегистрировали свой брак. Я перешёл жить в семью жены. Тесть и тёща предложили нам приступить к строительству дома на своей усадьбе, мы согласились. Денег у нас не было, но помогали все. Двоюродный брат Лиды, Ровенский Василий Тимофеевич, разобрал стены заброшенного здания и перевёз камень к нам на стройку, мы наняли каменщика и он выложил стены. Пошёл к директору станции с заявлением на выписку леса. Директор выслушал меня, спросил, ты видел, сколько жилых домов строится вокруг станции? Потерпи, квартиру ты получишь, обещаю. Но я настаивал на своём, просил разрешения разбирать использованные строительные леса, разрешите вывоз. Директор возмутился, попросил рассказать о себе, и почему так упорствую. Я рассказал, что с 1930 по 1940 год семья ютилась по чужим углам, что и в настоящее время семья живёт в бараке на отделении совхоза за Шахтами, что отец погиб на фронте в декабре 1941 года. На оккупированной территории были? Да. Сильно бедствовали? Чуть не умерли от голода. Я ответил на все его вопросы. Хорошо, сказал директор, я позвоню начальнику ремстройцеха, чтобы не препятствовал. На второй день я приступил к разборке лесов. Нашёл я и Павла Степановича Булаткина, он работал мастером в ремстройцехе и действительно оказался замечательным человеком, помогал, чем мог.
Основным строителем был мой тесть Спиридон Петрович Гайворонский, я никогда ничего не строил, и, по сути, только помогал ему. Лес, который я привозил со станции подходил не для всего, поэтому мы купили кругляк и рубероид на лесоторговой базе. Ставить стропила для крыши, просили знакомую Лиды, муж которой работал плотником и поставил наши стропила за два часа. Но пришла повестка, меня призывали на службу в армию. Изо всех сил я старался заготовить доски, помогал П.С.Булаткин. Крышу, фронтоны поставил мой тесть, забил досками окна и двери, так и простоял наш недостроенный дом три с половиной года, пока я служил в армии.
Курс молодого бойца проходил в Волгограде, затем нас отправили в город Браилов, Румыния. Служил шофёром на грузовой машине ЗИС-5, потом на легковой, возил командира части подполковника Сурикова. 1 ноября 1954 года пришёл приказ о демобилизации, а пятого ноября я был уже дома. После ноябрьских праздников вышел на работу на ту же должность. В феврале 1955 года сдал экзамен на должность машиниста турбины. За зиму подсобрали денег для окончания строительства своего домика, пристроили кухню, сарай с помощью Леонида Ивановича Игнатова (муж Нины, сестры Лиды) и тестя, к осени перешли в свой дом. Мы оба работали, сын был на попечении бабушки Марины. Трёхсменная работа выбивала из естественного графика сна и отдыха, стали сниться тяжёлые сны и не только у меня. Марк Иванович Пастухов рассказал мне такой сон, нужно срочно аварийно остановить турбину, ищу аварийную кнопку и не могу найти, ударил ладонью наугад и проснулся от страшного крика жены, спрашиваю, что случилось. Она рассказывает, спал ты вроде нормально, потом сел, задрал на мне ночную сорочку, ладонями что-то искал на животе, потом со всего размаха ударил ладонью по животу, а я уже на третьем месяце беременности.
За время моей службы в армии на станции смонтировали ещё четыре турбины и девять котлов, теперь работали пять блоков. Нашу станцию запитали в единую кольцевую энергосистему Европейской части страны. Соединили в одну систему Киевэнерго, Ростовэнерго, Воронежэнерго, Мосэнерго и Сталинградэнерго. Затем была построена ЛЭП-500, соединяющая европейскую с азиатской частью страны, стал возможен переброс электроэнергии в ту или другую сторону в зависимости от времени суток, или обеспечивать электричеством район, если по тем или иным причинам останавливалась какая-нибудь из станций. Для того, чтобы не возить уголь на Кавказ, построили Новочеркасскую ГРЭС. Это очень мощная станция. Один её блок вырабатывал электроэнергии столько же, сколько все пять блоков «Несветая». Верно, дымила она очень силно, потому что работала на угле, шлейф дыма тянулся до самого Ворошиловграда. Значительно позднее, в 90-е годы станцию перевели на отопление газом. Очень много наших работников перешли работать в Новочеркасск. В 15 километрах от города, около станции вырос жилой посёлок Донской со всей инфраструктурой, жильём работники станции были обеспечены полностью.
На нашей станции испытывалось новое оборудование, в частности, пропеллерный насос для Новочеркасской ГРЭС мощностью15 тонн в час. Насос подмосковного завода имени Осипенко производительностью 200 тонн в час и давлением в 150 атмосфер для питания котлов водой.
Однажды на моём турбоагрегате появилась вибрация выше нормы, прислали специалиста с приборами для выявления причин этого процесса, меня обязали помогать ему. Установили датчики, приступили к работе, в течение недели занимались мы этим делом, но причин вибрации установить не смогли. Приехала вторая группа, за два дня всё было определено, я поинтересовался, кто выпускает такие приборы замера вибрации. Они с улыбкой ответили, что прибор английский. Англичане привезли в Москву свою промышленную выставку, там был и этот прибор. Наши решили его купить, но англичане поставили условие, прибор продадим вместе со всей выставкой. Долго торговались, пришлось покупать всю выставку, но скоро такие приборы будут выпускать и у нас. А пока мы путешествуем по всему Союзу с этим прибором, как пожарная команда. Это было в 1958 году, мы ещё отставали в приборостроении. Причина вибрации обнаружилась в роторе генератора, ослабло крепление обмотки. Ротор, его вес 100 тонн, отправили на завод «Электросила» в Ленинград, где его отремонтировали. Ну а пока турбина стояла, руководство решило проверить работу насоса, приехал конструктор с завода Осипенко, он отказался помогать слесарю разбирать насос. Слышу, наш слесарь ругается, спрашиваю, что случилось. Юра Новик-Дичко отвечает, да вот помогать не хочет, а мне одному не справиться. Что, учёный с белой костью? Юра быстро нашёлся. Да, работает над защитой докторской диссертации «О влиянии северных ветров на прорастание волос в жопе рябчика», представитель завода молча одел халат и приступил к работе.
Структура эксплуатации и управления на станции была следующей. Дежурный инженер — руководитель всех цехов, рабочее место на главном щите управления, ему подчинялись все, вплоть до медпункта и дежурного на коммутаторе связи. Наш дежурный инженер Ткач Дмитрий Константинович. Как правило, дежурный инженер работал с одними и теми же начальниками смен. У нас начальником смены работал Игнатьев Василий Васильевич, а старшим машинистом был Масленников Николай Николаевич. Такая структура подчинённости сплачивала людей, мы помогали друг другу, знали, на что кто способен, работали в одной упряжке.
В 1958 году на станции был открыт вечерний филиал Шахтинского энергетического техникума, принимали с семиклассным образованием. Пришлось оканчивать седьмой класс вечерней школы здесь же на станции. Поэтому поступил на учёбу в техникум в 1960 году. Учиться вечером и работать по сменам очень тяжело. По заявлению меня перевели в цех тепловой автоматики слесарем третьего разряда, в зарплате это ощутимая потеря, но там работали замечательные люди Надежда Кондратьевна Соколова, инженер по эксплуатации и мастер Никонов Андрей Фёдорович. Это они учили меня новой специальности, за один год я стал слесарем 5 разряда. Зарплата моя не дотягивала до машиниста турбины, но зато работал как «белый человек» только днём и через полгода вошёл в норму с отдыхом и сном.
С работой всё устроилось, а Лида болела всё чаще и чаще, обращение к местным врачам ничего не давало. Курорты Трусковца, Горячего Ключа, Ессентуков не помогали. Решили поехать к двоюродному брату Лиды, который работал главным врачом и хирургом-онкологом в больнице города Алчевск, недалеко от Луганска. Цель одна — точно определить диагноз болезни. После сдачи анализов и консилиума врачей определили холецистит, забились жёлчные протоки. Определили срок операции по удалению жёлчного пузыря. А опытный врач гинеколог операцию делать не посоветовала, сказала, что надо родить ребёнка и всё придёт в норму. Операцию отменили, и Лида приехала домой. Я ничего ей не сказал, но червь сомнения по поводу совета гинеколога остался. В 1963 году родился сын Николай, а семейные отношения стали ухудшаться. В1967 году заболел старший сын Василий, прошли все больницы города, его направили в Ростовский профилакторий, где он жил и учился, там его подлечили, но ещё два года он восстанавливался дома, десятилетку окончил в Красном Сулине.
В 1964 году я окончил техникум, получил диплом техника-теплотехника. Многие специалисты нашей станции выезжали в командировки в Иран, Индию, Кубу, Египет и другие страны для оказания технической помощи развивающимся странам, собрались и мы с Витей Гарановым поехать в Иран, но заболела Лида, ей сделали операцию. Гарановы уехали, а мы остались дома.
Немецкое оборудование, установленное на нашей станции заканчивало свой моторесурс. Анализ металла цилиндров турбин и основных трубопроводов, работающих под большим давлением и высокой температурой, показал, что углерод в металле превращается в графит, становится рыхлым, ещё 5-7 лет и оборудование пойдёт на переплавку. Многие стали задумываться о перспективах работы. Витя Гаранов звал на Новочеркасскую ГРЭС. Мне не хотелось ни куда переезжать, место своё мы хорошо обжили. Хотя здоровье уже требовало смены трудовой деятельности. Пришлось обращаться к брату за помощью и советом. В Семикаракорске строился большой завод по консервированию овощей. Поехали, посмотрели, мне не понравилось. Направились в станицу Задоно-Кагальницкую, там приступили к строительству птицефабрики. Директор предложил мне на выбор две должности инженер-электрик и инженер по трудоёмким процессам, зарплата 140 рублей, квартира через полгода, пока общежитие. Втроём проехали по станице, побывали в производственных помещениях бригад Алексея Ивановича Богаевского и Сидора Никитовича Перфилова. Когда вернулись в контору, я попросил разрешения встретиться и поговорить с инженером-электриком Баландиным Геннадием Ивановичем. При встрече я прямо спросил, по какой причине он увольняется, он ответил, что нашёл более спокойную работу, и зарплата побольше. Сидящий рядом главный инженер совхоза Зацепилин тоже написал заявление. Понятно, что увольняются две основные фигуры не просто так, меня это встревожило. Да и станица оставила удручающее впечатление, отсутствие асфальта, большие пустыри, заросшие бурьяном, вода только в колодцах и с солёным привкусом. Я представил осенне-весеннюю непролазную грязь, было что-то похожее на станицу Семикаракорскую 1946 года. А рядом винсовхозы строили асфальтированные дороги, высаживали вдоль дорог пирамидальные тополя, закладывали виноградники и сады, строили жильё и помещения соцкультбыта. Все эти мысли я высказал директору. Стефан Васильевич Милиткин спокойно рассказал, что строительство птицефабрики только разворачивается, государство отпускает на строительство большие деньги, приступают к работе мощные строительные подрядные организации и через несколько лет станица превратится в красивый посёлок с асфальтированными дорогами, школой, клубом, детсадом, больницей и домами городского типа, с водопроводом в квартирах, газовым отоплением. Всё это сбылось, но, сколько же было затрачено живого человеческого труда, нервной энергии и здоровья коллектива птицефабрики.
На этом записи брата обрываются, он не успел завершить рассказ о своей жизни, но мы продолжим его повествование.
В 1971 году переехал в Задоно-Кагальницкий птицесовхоз, в течение года работал инженером-электриком, а затем главным энергетиком совхоза. Причиной смены места жительства и работы явилось то, что за многие годы работы у турбины Иван Васильевич напитал свой организм масляными парами настолько, что его кожа окрасилась в жёлтый цвет.
Приступив к обязанностям главного энергетика Задоно-Кагальницкого птицесовхоза, Иван Васильевич ознакомился с проектом птицефабрики, к строительству которой подрядчики уже приступили. Проектировал фабрику не специализированный проектый, а обычный строительный институт, который не учёл особенности, тонкости, специфичность технологических процессов промышленного производства мяса птицы. По своему направлению (энергетика) Иван Васильевич обнаружил так много ляпов, что проект пришлось переделывать, а это что «из болота тащить бегемота».
Строилалась фабрика в пойме Дона и при весенних разливах грунтовые воды поднимались до фундаментов производственных зданий и корпусов. Не была предусмотрена утилизация навоза и прочих отходов производства и при тех же разливах всё или многое уходило в реку. Как можно запроектировать склад для хранения запаса кормов ёмкостью 75 тонн, при суточном расходе 100 тонн.
Но самое главное, в проекте потребность в электроэнергии занижена в 10-12 раз! И запитана фабрика от одного источника электричества, в случае серьёзной аварии на этом источнике фабрика полностью обесточивается и производство останавливается.
Уже строилась котельная с тремя котлами, убойный цех с аммиачными компрессорами и холодильными камерами для готовой продукции на 75 тонн хранения, инкубаторий для единовременной закладки одного миллиона яиц, четыре электроподстанции закрытого типа мощностью 2,4 тысяч киловатт, ветеринарный блок, водозабор на реке Дон и другие производственные помещения. К строительству головной подстанции только приступили, каждый подрядчик-строитель требовал немедленного подключения своих агрегатов, электросварочных аппаратов, освещения строительной площадки. А в штате у Ивана Васильевича было всего четыре электрика, и он приступил к организации цеха главного энергетика. В 1972 году на шестимесячные курсы обучения были направлены 20 человек машинистов котлов, 10 человек лаборантов качества воды для водоочистных сооружений и котлов. С трудом нашли теплотехника и назначили начальником котельных. Находили и обучали специалистов по контрольно-измерительным приборам и автоматике, организовали цех по перемотке сгоревших электродвигателей, ремонту брудеров для обогрева маленьких утят и цыплят.
Весной 1975 года пустили в эксплуатацию головную электроподстанцию и запитали фабрику по нормальной схеме. К этому времени в цехе главного энергетика было уже шесть инженеров-электриков с высшим образованием, 25 электромонтёров, 22 кочегара котельных.
Кроме котельной обеспечивающей производственный процесс, работала и бытовая котельная, которая обеспечивала теплом клуб, школу, детсад, столовую, жилые дома. В эксплуатации находилось 2030 электродвигателей различной мощности, а к 1985 году их было уже 3600 штук. И всё это громоздкое хозяйство требовало запасных частей от лампочек до магнитных пускателей, провода и кабеля. Достаточно сказать что хозспособом, т.е. без подрядчиков, по фабрике было смонтировано 49 километров линий электропередач.
В станице быстро росло население, с одной до трёх тысяч человек, из них одна тысяча состояла в штате птицефабрики. Резко возросло строительство жилья, построен великолепный дворец культуры со спортивным залом и библиотекой. Сдана в эксплуатацию средняя школа, детский сад, база отдыха и пионерский лагерь на берегу Дона.По станице проложены асфальтированные дороги, в квартиры работников фабрики введена вода и природный газ.
И что же в результате? Рост производства продукции на фабрике шёл бурными темпами, о чём говорят следующие показатели: в десятой пятилетке (1976-1980) фабрика произвела 13,7 тысяч тонн птичьего мяса и 40,7 миллионов штук яиц. А в одиннадцатой (1981-1985) — производство мяса 25,7 тысяч тонн и яиц 60,2 миллиона штук. Рост помясу 200%, по яйцу — 150%.
Для моего брата Ивана Васильевича, как и для других его коллег по работе это была работа на износ, здоровье стало сдавать, попал в больницу с сердечным приступом. Такого напряжения в работе он уже выдержать не мог. Тогда директор поручил ему организовать на фабрике диспетчерскую службу, установить связь с каждым производственным участком. И эту работу Иван Васильевич успешно осуществил.
В 1984 году Ивана вернули на должность главного энергетика, но здоровье уже не позволило исполнять эти обязанности. Ещё два года поработал он старшим инженером-электриком и перешёл в мастерские слесарем-инструментальщиком,окончательно прекратил производственную деятельность в 1997году, будучи пенсионером с 1990 года. Но и после разгрома птицефабрики в общественной жизни станицы он принимал активное участие. Даже незадолго до смерти, он возглавил инициативную группу станичников по сбору денежных средств на покупку кардиографа. Больница давно закрыта, но в связи с такой активностью населения руководство района выделило единицу врача, который по субботним дням бесплатно снимает кардиограммы и на эту процедуру выстраиваются люди в очередь.
В 1982 году семья распалась, а в 1990 году Иван женился на Кролевецкой Зинаиде Ивановне.
В 2008 году Ивану Васильевичу была сделана сложная онкологическая операция, но что-то не сложилось, последовали ещё две. Операционные швы не срастались, началось загнивание раны. Врачи областной онкологической больницы в течение 18 послеоперационных дней пытались помочь брату, но улучшения не наступало. Тогда по договорённости с Семикаракорской районной больницей, Ивана с открытой раной, на машине скорой помощи привезли в райбольницу. Это 120 километров, и как бы ни старался водитель вести машину аккуратно, её трясло, вытерпел Иван Васильевич и это испытание.
В районной больнице его лечением занялись замечательные доктора и просто добрые люди Каракуц Татьяна Михайловна (ведущий хирург), Грецев Андрей Владимирович (врач) и Бородин Владимир Николаевич (заведующий хирургическим отделением). По существующему порядку пребывание больного в больнице ограничивается 18 днями, но Иван находился в больнице 54 дня. И когда он встал на ноги, врачи радовались не меньше больного, спасибо им. Они продлили жизнь брату ещё на пять лет.
Возможно, он прожил бы и дольше, если бы все доктора относились к своим обязанностям также добросовестно, как те, которых мы назвали выше. Из областной больницы в районную больницу была передана и медицинская карта брата врачу-онкологу Самарскому Геннадию Дмитриевичу. Но врач не только забыл об этом больном, но и утерял его медкарту, а там была рекомендована послеоперационная химиотерапия. А когда жена Зина получала справку о смерти мужа, там был указан совсем другой населённый пункт. Разные есть люди и врачи в том числе.
7 апреля 2013 года Ивану Васильевичу исполнилось 82 года, это событие было отмечено скромным семейным торжеством, а в мае он заболел. Медицинские анализы оказались катострофическими. Ни в Новочеркасске, ни в Волгодонске в онкологические больницы на химиотерапию его уже не приняли. В течение пяти лет медицинского присмотра за ним не было. Местный врач назначал какие-то поддерживающие лекарства и очищающие капельницы, но было уже слишком поздно.
До самой последней минуты брат находился в сознании и 23 августа 2013 года в 21 час Фролов Иван Васильевич покинул этот прекрасный мир в присутсвии жены и старшей сестры Анны Васильевны. Проводить его в последний путь собрались родственники, бывшие коллеги по работе, друзья, знакомые и незнакомые люди станицы Задоно-Кагальницкой.
Конечно, здоровьем брата занимались его сыновья, Василий, Николай, внук Иван возили его по больницам, ездили за лекарствами, поддерживали его и все близкие родственники. Но особые слова благодарности мы должны сказать его жене Зинаиде Ивановне. Во все периоды болезни мужа она не оставляла его ни на минуту, благодаря и её вниманию, заботе, уходу выходил Иван из послеоперационных критических ситуаций. Иван и Зина были единомышленниками по отношению к природе. На своей старенькой «Ниве» постоянно выезжали к Дону, знали все озёра, речки и речушки, какая в них водится рыба, с удочками не расставались. Собирали грибы и ягоды, знали, где и какая водится дичь в округе, где гнездятся лебеди или дикие утки и лысухи. За неделю до ухода из этого мира Иван Васильевич на машине и сам за рулём, в последний раз объехал свои заветные места в округе, попращался с придонским лесом, речками и озёрами, поклонился Тихому Дону и родимой земле, на которой он прожил последние 42 года своей жизни.
