60. Домашняя жизнь казаков во время царствования императора Александра I

После войны с Наполеоном многое переменилось в домашней жизни донских казаков. Много повидали за это время донские казаки, во многих походах участвовали они, видели хорошо и заграничную жизнь. Стали среди казаков появляться люди, которые одевались уже не в старинную одежду, а по-модному, по-французски. Начали носить фраки, сюртуки, пиджаки. Атаман Платов преследовал это и строго взыскивал с модников. Раз как-то, проезжая по Новочеркасску, атаман встретил двух молодых людей, шедших по улице во фраках со светлыми пуговицами. Они остановились и поклонились графу. Граф принял было их за проезжих и спросил у сопровождавшего его полицеймейстера:
— Куда проезжают эти «сипуташки», на кавказскую линию, что ли?
— Никак нет, ваше сиятельство, — отвечал полицеймейстер, — это наши донские студенты, которые учатся в Харьковском университете.
— Как донские? Как же смеют они носить здесь «сиповский» мундир, да еще с «гуциками»? Позови их сейчас ко мне! Коляска остановилась. Подошли студенты.
— Кто вы такие? — спросил их атаман.
— Студенты Харьковского университета, — робко ответили молодые люди.
— В первый и последний раз прощаю, — строго сказал им граф, — да смотрите, коли покажетесь на улицах в этих «сиповках», то непременно в тюрьму засажу. Когда вы на Дону, носите казачьи чекмени...
Так знаменитый герой и победитель наполеоновых полчищ смотрел на необходимость поддерживать в казаках преданность старым обычаям.
— «Синода» на Дону называли иногородних. Слово это презрительное.
Но если молодежь и была легкомысленна, то старики на Дону и тогда твердо держались веками установившихся обычаев. Казаки были гостеприимны, набожны, почитали родителей, повиновались начальникам и с благоговением чтили имя своего государя. На Дону в это время уже все занимались земледелием, и весь Дон сверху донизу был распахан. И распахала, и засеяла, и сжала, и в снопы повязала, и вымолотила — все за казака сделала его жена, чернобровая, осанистая донская казачка. И тогда казаки жили, как и в песне поется: «Не ткут, не прядут, не сеют, не жнут, а хорошо живут». То в походе, то на службе, казак больше половины жизни проводил вне дома. С Кавказской линии шел в Польшу, а из Польши попадал в шведскую сторону — в Финляндию. На ниве работала его жена, скапливая ему богатство, устраивая ему дом, да посылая ему на службу трудовые рубли. Если донские казаки во время долгих походов добыли великую славу войску Донскому, то трудолюбивые, домовитые казачки, наши бабки и прабабки, сохранили и земли и богатство нашим дедам.
Станицы и хутора свои казаки ставили, не заботясь о правильности улиц. Каждый ставил дом, где хотел. Станица представляла из себя кучу домов и домиков, рассеянных по балке, по берегу реки, в степи. Улицы, улочки, переулки и переулочки, тупики — все перемешалось в кучу. И непременно в станице есть площадь, где казаки собираются потолковать о делах да попеть свои песни. Хорошо тогда пели казаки свои старые песни. В Новочеркасске песенники Атаманского полка пели на обедах у атамана. Пение сопровождала очень часто скрипка, вывезенная казаками из Италии. В скрипачах-самоучках недостатка не было.
Богатые, зажиточные казаки носили свою военную одежду и дома. Так как в это время они часто бывали на Кавказе, то и одежда казаков стала походить на черкесский наряд. Казаки надевали кафтан, спускавшийся ниже колен и сделанный из парчи или другой дорогой материи, и застегивающийся на пуговки. Кафтан подпоясывали дорогим поясом. Поверх кафгана надевали черкеску с патронными гозырями. На поясе носили, по черкесскому обычаю, кинжал. Шашку носили на поясной портупее. Шашка была в сафьяновых ножнах, богато украшенных золотом, серебром, а иногда и самоцветными камнями. Сапоги носили высокие, красного или желтого сафьяна, и шаровары убирали в сапоги. Шапку дома носили с собольим околышем, а верх ее вышивали золотом и обкладывали позументом. В зимнее время носили дорогие шубы, покрытые бархатом, на лисьем или собольем меху. Носили осенью и бурки, и башлыки, и азямы — широкие халаты из верблюжьей ткани. Менее богатые казаки носили форменную одежду.
Женщины носили на голове повойник из парчи, на повойник повязывали платок, к которому прикалывали цветы или разноцветные страусовые перья. В праздники носили собольи шапки, вышитые жемчугом, алмазами и яхонтами. Из-под шапки, как и в старину, свешивались чикилики, вынизанные жемчугом; поверх рубашки и штанов, скроенных широко, по-турецки, носили кубелек, длинное платье, украшенное под мышками ластовками, по пояснице уперами, на груди — капкачем. Кубелек застегивали пуговицами жемчужными или золотыми, имеющими форму небольшой груши. При выходе из дома богатые казачки поверх кубелека надевали каврак. Казачки носили ожерелья, браслеты из золота и жемчугов. Вообще, жемчуг был любимым украшением донских женщин. На ноги надевали туфли.
Но в Новочеркасске уже только старые женщины сохраняли этот старинный казачий наряд. При атамане Иловайском новочеркасские женщины начали одеваться во французские платья и на Дону появились первые портнихи из Москвы и из Варшавы.
В станицах казаки носили или форменные чекмени, или кафтаны синего сукна, шароварыслампасами, высокие сапоги и барашковые шапки. Одеваться в форменную одежду, носить щегольские сабли, украшенные золотом и серебром, надевать ордена и медали, старые кивера считалось щегольством. В станичную церковь казак ходил не иначе, как в том самом мундире, в котором он был на войне. Сабля хранилась из рода в род, переходила от отца к сыну, потом к внуку. Ее украшали, вешали под образа, давали ей почетное место. Таким же почетом пользовалась и пика, которую называли дончихою. Много поработала в это время дончиха и много славы доставила казакам. Сохранялось и дедовское ружье.
Простые казачки носили повойник и кубелек. И то и другое делалось из простого черного сукна.
Казак рождался воином. В семье его не называли мальчиком, а казаком, казачьим сыном. Новорожденному все друзья и знакомые отца приносили что-либо на зубок. Этот подарок непременно был военный: патрон пороха, стрела, лук, пуля, дед дарил и шашку или ружье. Дареные вещи развешивались по стене в той горнице, где лежала мать. Когда по истечении сорока дней мать с сыном возвращалась из церкви, ее встречал отец. Он брал сына на руки, надевал на него какую-нибудь саблю, сажал на лошадь, подстригал ножницами волосы в кружок и возвращал матери, поздравляя ее с казаком.
Когда у младенца прорезывались зубы, отец брал его на лошадь и ехал с ним в церковь, где служили молебен Иоанну-воину о том, чтобы сын их был храбрым казаком. Трехлетние казачата уже сами ездили верхом по двору, а пяти g лет уже скакали, отводя лошадь в табун.
С этого времени мать уже не видала сына. Ей доставались ’j| одни страхи за его жизнь, одна боязнь, что он расшибется. «Болезненький ты мой», — жалостливо причитает казачка-мать над сыном, а он стоит и глаза его дышат отвагою, и жажда подвигов в его душе, и сердце колотится удалью.
17-ти лет он — малолетка. Со многих станиц в одно место собираются казаки-малолетки на смотр. Что смотреть? — 9 когда их никто ничему не учил. И вот, начинались скачки, Ц? стрельба в цель, стрельба на всем скаку, рубка и фланкировка. Разгоревшись отвагою, целые станицы малолеток с полного разгона кидались в реку и плыли на ту сторону с лошадьми, амуницией и пиками. Они рассыпались лавою, скакали друг против друга, схватывались в объятья и боролись на коне. Зимою строили из снега город, водружали на вершине его знамя и атаковали на конях и пешком.
— Чего не могу? Все могу! — говорили казаки и самоуверенно смотрели на всякую опасность, на всякую удалую потеху. Это были живые игры, где нужна была отвага, смелое сердце, крепкие руки и сильные ноги. Они готовили казака к его будущей тяжелой военной службе.
Влюбиться в женщину, грезить девушкой казаку было постыдно. И девушки-казачки, любуясь играми казаков, слушая их песни, даря им цветы и ленты, угощая их стаканом вина, любили их всех, любили казачество и молодцов-малолеток своей станицы. Влюбиться девушке в казака было большим срамом.
Приходило время жениться — об этом думали родители. В отцовском и материнском сердце давно облюбована была невеста сыну и жених дочери. Невеста и жених, достойные и по положению, и по достатку. И между собою родители сговорились давно. Однако, нужно было учинить сватовство.
За несколько дней до этого времени отец или мать говорили сыну:
— Сынок, тебе время жениться. Мы с матерью выбрали тебе невесту. Она хозяйка домовитая и работящая.
— Воля ваша, — отвечал сын и кланялся отцу в ноги. После этого устраивались смотрины невесты. Родители жениха отправлялись в дом родителей невесты на вечеринку. Собирались гости. Гости заводили разговор о хозяйской дочери, хвалили ее красоту, ум, называли ее доброю хозяйкой и просили, чтобы она поднесла им. Мать звала дочь. Та выходила, одетая по-домашнему, но принаряженная, приносила поднос с кубками и чарками, налитыми вином, и обносила гостей. А сама потом скромно становилась в углу. Гости медленно пили, похваливали вино, а жених смотрел на невесту.
— Бог даст, — говорили гости, — она и нас полюбит! Все знали, в чем тут дело, но никто и вида не показывал, что знает. После этого засылали сватов. Сваты начинали дело просто.
— Урядник Мосей Карпович и Маланья Петровна желают вступить с вами в родство, — говорили они.
Если им отвечали: «Благодарим покорно за доброе мнение о дочери, но только мы не можем собрать свадьбу», это значило — отказ. Если же отец соглашался, то он говорил: «Дайте мне посоветоваться, да и ее самое поспрошать, заходите на послезавтра».
Невесту хотя иногда и спрашивали, но она не смела ответить иначе как; «Воля ваша».
В назначенный день сваты приходили уже с хлебом-солью.
— Отец и мать Гаврилы Миронова, — говорили они, — кланяются и просят принять хлеб-соль.
Хозяева, вместо ответа, целовали гостинец.
— Дай Бог, — говорили сваты на прощанье, — в добрый час!
— В добрый час! — отвечали родители и подавали друг другу руки не иначе, как обернув их суконной полой.
В этот же день вечером в доме невесты справлялось рукобитье. Жених приходил с родителями. Его поздравляли с невестой и он кланялся в ноги будущему тестю и теще. Собирались гости, устраивалась вечеринка и девушки пели песни:

По рукам ударили,
Заряд положили,
Грушошку пропили,
Пропили и хвалятся:
Что же мы за пьяницы,
Что же мы за пропойцы...

Помолчат немного и начинают ответ:

Родимый мой батенька, Нельзя ли передумати?
Нельзя ли отказати?
— Нельзя, мое дитятко,
Нельзя передуматя,
Нельзя отказати:
По рукам ударили,
Заряд положили.

О приданом тогда никогда не говорили. Это было бы унижением чистоты брака. Сват выводил на середину комнаты жениха, по левую сторону ставили невесту, и жених целовал ее. Родители соединяли их руки и отец жениха говорил торжественно:
— Сын, вот тебе невеста. Да благословит Господь Бог союз ваш.
Иногда при этом жених и невеста дарили друг друга чем-нибудь. Девушки снова пели:
По рукам ударили, заряд положили...
На рукобитье долго не сидели, назначали день сговора и расходились по домам. Женщины, проходя по станице, пели: «Ой заюшка, горностай молодой» и «Перепелушка, рябые перышки». И вся станица знала, что рукобитье состоялось.
За рукобитьем следовал новый праздник — сговор. На сговор сзывалась чуть не вся станица. Ярко горели свечи в медных шандалах; все были принаряжены. На столах, накрытых скатертями, разложены были гостинцы и семечки. Женщины и девушки садились в отдельной комнате. В доме жениха готовили 10-20 блюд с кренделями, пряниками, орехами, винными ягодами, финиками и всякими сластями, готовили мед и вино, и длинной вереницей несли все это в дом невесты. Там, в присутствии всех, повторялось то же, что было на рукобитье. Потом жених с невестой обносили гостей вином. От последнего гостя невеста убегала к девушкам, и если жених не успевал ее обогнать, то он должен был ее выкупать.
Начинался торг. Девушки ни за что не уступали невесту.
— Она у нас золотая, недешево вам достанется, — приговаривали они.
Все собирались смотреть этот торг; наконец, жених выкупал ее и ее ставили в угол комнаты. Наступала тишина, а потом через полчаса все оживлялось и начинались танцы. Танцевали больше два танца — «Журавель» и «Казачка».
Во время ужина пели песни. Сначала пели песни о геройских подвигах донцов, протяжные, потом плясовые.
За два дня до свадьбы праздновали «подушки», а накануне свадьбы — девишник.
В день «подушек» приходили знакомые и родня жениха и смотрели приданое. В комнатах были положены подушки. Жених с невестой садились первыми на них. Швеи, шившие приданое, подносили им мед; жених выпивал мед маленькими глотками, после каждого глотка целовал невесту, приговаривая: «Мед горек, надобно подсластить». Осушив бокал, жених клал на поднос швеям деньги. После жениха и невесты на подушки садились и другие казаки и казачки, пили мед и целовались, а в них в это время бросали подушками. Бывала в день подушек и музыка, и тоже танцевали.
Девишник — это был последний праздник молодой казачки. Вечером перед заходом солнца одна, или с какой-нибудь старой женщиной или с няней ходила она на кладбище, молилась на могилах родных и просила благословения на новую жизнь.
В ее доме, тем временем, собирались гости «наволакивать подушки». В дом жениха съезжались «каравай сажать». Каравай пекли торжественно. Все гости держались за лопату дружно, и свахи освещали печь свечами ярого воска, обвитыми цветными лентами. Эти свечи давались жениху и невесте при венчании. Во время закладки каравая все гости пели:

Каравай мой раю!
Сажаю — играю,
Сыром посыпаю,
Маслом поливаю.
Каравайное тесто
Побегло к месту.
По мед, по горелку,
По красную девку.

Вечером гости жениха, набрав караваев, отправлялись в дом невесты. Невеста сидела среди подруг. На ее голове надета была высокая шапка, украшенная цветами и перьями, а в косе был заплетен золотой косник. Подруги пели ей грустные песни:

Кукуй, кукушка, не умолкай.
Недолго тебе куковать:
От велика дня до Петра.
Плачь, Грунюшка, не умолкай,
Недолго тебе девовать:
А и с вечера до утра,
А и с утрева до обеда,
А и с обеда часину —
Там тебе косушку расплетут,
Шелковый колпачок наденут.

С приходом жениха песни смолкали. Садились опять на подушки, пили мед, а потом женщины разбирали легкие вещи из приданого и шли в дом жениха с песней:

Оглянися, мати,
Каково у тебя в хате?
Пустым-пустехонько,
Дурным-дурнехонько!
Сестрицы подружки,
Да несите подушки,
Сестрицы Катерины,
Да несите перины.
А сестрицы Алены,
Да несите павильоны!
Метеная дорожка метена —
Туда наша Грунечка везена!
По дорожке василечки поросли,
Туда нашу Грунечку повезли,
Повезли ее, помчали,
В один часочек свенчали!

Свадьба справлялась особенно торжественно. Это был самый торжественный день, быть может, единственный праздник в жизни женщины-казачки. Все, что было богатого в доме ее родителей, доставалось для этого дня. Жемчуга и золото блистали на ней. Как только раздавался благовест к обедне, отец и мать благословляли невесту, она целовала икону и прощалась с родителями и родными. Слезы лились без конца.
Между тем, жених в богатом платье шел к невесте. Платье жениха сохранялось из рода в род. Часто сын венчался в кафтане, в котором венчался и его дед, жалованном царем кафтане. Иногда венчальное платье было одно на всю станицу. Оно хранилось в станичной избе и надевали его все женихи, а по окончании свадьбы возвращали обратно в станицу. Жениха вел «ведун», он должен был предупреждать его о всех порогах. Впереди его шел священник с крестом, а за ним мальчики несли благословенные образа с пеленами; кругом шли товарищи жениха, или поезжане. По окончании венчания в церкви, еще в притворе, молодой расплетали косу и укладывали волосы по-женски — надвое, обвивали ими голову и надевали шапку или повойник. При расплетании косы девушки пели:

Не золотая трубушка вострубила,
Рано на заре восплакала Грунюшка
По своей русой косе.
Свет моя косушка русая,
Что родная маменька плела,
Она мелко-намелко переплетывала,
Мелким жемчугом усаживала.

Поезд с молодыми, окруженный верховыми поезжанами, ехал в дом жениха. На крыльце молодых встречали родители с хлебом-солью, под хлебом-солью должен был пройти весь поезд. Когда проходили молодые, на них сыпали пшеницу и другие хлебные зерна, перемешанные с хмелем, орехами, пряниками, мелкими монетами, — это означало пожелание молодым жить богато...
Все садились за стол. Начинались тосты — первый тост был всегда за Царя, потом за войскового атамана, за все великое войско Донское, за молодого князя и княгиню. Тут обыкновенно родные и тесть одаривали их. Дарили дорогие вещи, оружие, иногда тесть отдавал молодому своего залетного скакуна с седлом, и родители жениха одаривали невесту платьями и материями. Пир шел иногда до утра. Пели свадебные песни. Смолкали они, поднимался старый казак и, держа в руке серебряный кубок, может быть, отбитый у турок еще в азовские походы, говорил:
— Желаю здравствовать князю молодому с княгинею! Княжому отцу, матери, дружке со свахами и всем любящим гостям на беседе, не всем поименно, но всем поровенно. Что задумали-загадали, определи Господи талант и счастье. Слышанное видеть, желаемое получить, в чести и в радости нерушимо...
И собрание в голос отвечало: «Определи Господи!» — а потом снова пели свадебные песни.
Через несколько дней после свадьбы родители молодой давали всем гостям отводы — прощальный обед.
Очень часто и месяца не проходило-после свадьбы, как молодой муж получал наряд и шел на службу. Жена терпеливо ждала три года смены. Тяжело жилось ей в чужом доме. И вот:

Всем-то полкам
С Дона смена идет,
А моему-то дружку
Перемены нет...

Как часто бывало и так, что ждет жена мужа, идут полки домой:

Как и все полки с моря домой идут.
А моего-то друга милого — коня ведут!
А на коне-то лежит седельце черкесское,
На седеличке лежит подушка козловая,
Во подушечке лежит рубашечка белая....
Не чистым-то чисто она вымыта
Да в крови-то вся она измазана...
Умирал молодец, друзьям приказывал:
«Как лучит Господь вас на тихий Дон,
Отнесите вы моей жене поклон!
Скажите, чтобы не мыла рубашечку в речной воде,
А чтобы выбанила ее горючей слезой,
Да чтоб не сушила ее на солнышке,
А чтоб высушила ее — на своей груди!»

Каждый поход приносил славу Дону. В Новочеркасске прибавлялось жалованных знамен, говоривших казакам об их недавней славе. Приносили станичники из похода дорогие хоругви, иконы и паникадила и ставили их в родную церковь, но прибавлялось в этой церкви на иконе Божьей Матери, всех скорбящих Заступнице, жемчугов на окладе. Этот жемчуг, как слезы клали казачки за своих убитых мужей...
В походах и боях проходила жизнь донского казака. Вернулся с третьей перемены, а в четвертую уже и сына повел. Все жили вне Дона, в чужой земле.
И только старики собирались на рундуках или на кладбище, на голубцах, пели боевые песни и пили мед. Пропоют они песню, помолчат и кто-либо скажет:
— Да, послужили наши казаки Богу, государю и великому войску Донскому!
Такова была жизнь и обычаи донских казаков в пору величайшей "их славы, в пору войны с французами. Этими обычаями крепко держалась старина, славное прошлое. Дети, почитая родителей, росли добрыми казаками и, возвращаясь со службы, по чести могли сказать:
— Да, послужили наши казаки Богу, Государю и великому войску Донскому!