Мама наша, Фролова (Харламова) Анастасия Даниловна, родилась 07 января (праздник Рождества Христова) 1908 года в хуторе Белянском, и была вторым ребёнком из восьми братьев и сестёр, доживших до взрослого состояния. Образования не получила, по её словам «ползимы в школу ходила», отец сказал, что девок учить незачем, пусть занимаются домашним хозяйством.В зрелом возрасте она часто высказывала сожаление по этому поводу, очень переживала, что не умеет читать книги, газеты, что из-за неграмотности не могла продвигаться и занять какое-то скромное положение в общественной жизни. Предлагали ей заведовать пекарней, да отказалась мама из-за неграмотности, а было бы ей легче, чем таскать 50-70-килограммовые мешки с мукой. У меня сохранились две её записки, которые она приколола для нас к двери, уходя из дома. Почерк мамы воспроизвести не могу, но орфографию оставлю: "Валодя я пашла на агарод парасят я кармила«,- такую записку мы увидели 17 июля 1973 года, а вот вторая: «Я на базари мат». Жена моя всегда плачет, глядя на эти записки.И в семье отца и в семье свекров, а замуж она вышла в 18 лет, занималась домашним хозяйством. Семьи Харламовых и Фроловых имели на своих базах коров, свиней, кур, гусей, уток, овец, коз, и трудовой день мамы начинался ранней зарёй с доения коров, затем кормление всей прочей живности, переработка молока, приготовление пищи, уборка, стирка, работа на огороде, в саду и так далее. И так день за днём, из года в год. И если были у неё часы отдыха, то только по великим праздникам.Когда мужчины находились на службе или на войне, вся мужская работа ложилась на женские и детские плечи. Наши матери умели делать всё в крестьянском хозяйстве: пахать и сеять, скирдовать и молотить, управлять лошадьми и волами, шить, прясть, вязать и готовить пищу, заготавливать продукты на зиму. А кроме этого, рожать и воспитывать детей. Декретных отпусков по беременности и родам тогда не было, и рожали они дома с помощью бабок-повитух.Когда жив был отец, мама работала и в Семикаракорске, имея уже четверых детей. В заготконторе она занималась солением в бочках капусты, огурцов, помидор, грузили баржи готовой продукцией (база заготконторы располагалась на берегу Дона).Как бы подсчитать, сколькими же специальностями мама владела? Мне кажется, она умела делать всё, что возможно в домашнем и крестьянском хозяйстве.Помню, как зашлась в страшном крике мать, получив похоронку на отца. Может быть, до нас ещё не доходило, что отца больше нет, но нас трясло в ознобе от вида матери, которая очень хорошо понимала, кого она потеряла, что ждет её впереди. Думаю, что для мамы начался самый трудный период жизни, хотя и предыдущие годы лёгкими не назовёшь. Но тогда впереди всегда была спина мужа, а теперь она выходила с жизнью «один на один», имея на руках четверых детей от трёх до двенадцати лет.
Все её физические и душевные силы были направлены на то, чтобы сохранить детей, как-то их накормить, одеть-обуть в то страшное время.
В июле 1942 года наша станица была оккупирована немцами.
Едва ли выжили бы мы в период оккупации, если бы не было у нас четырёх мешков зерна. Оказались они у нас таким образом. Перед уходом наших войск из станицы были взорваны склады «Заготзерно» на берегу Дона, а церковь (она стояла тогда на пятом переулке по Октябрьской улице) была тоже засыпана зерном и была подготовлена к взрыву. Женщины уговорили сапёров отдать им это зерно, и сапёры согласились. В течение одного дня люди вывезли зерно по домам. Мама с Иваном и Анной привезли на коляске четыре мешка в свою хату. Два мешка закопали во дворе под грушей, а два стояли за печкой, на расход, так сказать. Зерно замачивалось в ведре с водой, затем перемалывалось на мясорубке, получалась клейкая масса, из которй мама умудрялась печь лепёшки.
В период отступления наших войск, неразбериха была такая, что уход из части солдат командирами не замечался. Из таких «возвращенцев» немцы назначали полицейских, одним из которых был Никифор Любимов, наш сосед. Немецкая администрация прикзала населению вернуть зерно, вывезенное из церкви. Никифор и приказал маме вывезти зерно в полицию сдать на склад. Мама просила оставить зерно, детей кормить нечем. Но Любимов прикрикнул: «А ты не забыла, против кого воевал твой муж?». Хотя сам месяц назад был красноармейцем. Ипуганная мама повезла зерно в полицию. На приёме зерна был второй знакомый отца Иван Иванович Дохнов, который сказал: «Перемрут же твои дети, вези зерно домой, а я пометку тебе сделаю о сдаче зерна». Разные были полицейские.
Как только наши вошли в станицу, семьи полицейских попросту разоряли. Видимо, существовала какая-то специализированная команда, которая подъезжала на машине и вывозила из дома всё, что там было: кровати, столы, стулья и всякое тряпье. Дом оставался совершенно пустым, но людей не трогали.
У Любимова было трое детей, они голодали, просили милостыню, но выжили. Мы, дети, были далеки от политики, вместе играли, дружили и просто жили по-соседски. Более того, мать особенно не разделяла детей на своих и чужих. Часто, подоив корову, она наливала молоко в большую чашку, крошила туда хлеб, и мы, человек до десяти детей, ложками из общей чашки поедали это тогдашнее лакомство с превеликим удовольствием.
Страшными были тогда для нас бомбёжки. Немецкие самолеты летали в Сталинградский «котёл», их трасса проходила через Семикаракорск, путь им
преграждали зенитки, а немцы старались их уничтожить, поэтому бомбили нас часто. Каждая семья рыла у себя во дворе окоп, накрывался он деревянными чурками и засыпался землей. Окоп имел два входа. Как только в воздухе появлялись немецкие самолеты (был слышен гул), мы выбегали из дома и прятались в окопе. При очередной бомбёжке, две бомбы упали у нас во дворе, как раз на входах в окоп. К счастью, никого в тот момент в окопе не было, а огромное тутовое дерево, рядом с которым был вырыт окоп, взрывом вырвало с корнями и отбросило метров на 150. Осталась невредимой и корова, а в хате лопнула несущая потолочная балка.Второй, чуть не закончившийся трагедией случай, произошёл с мамой и младшей сестрой Валентиной. Были они у соседей, когда началась бомбежка, кроме них в доме находилось ещё несколько человек. Выскочить в окоп люди не успели и попрятались под кровати. Бомба взорвалась рядом с домом, и он завалился. Стены были сложены из самана, и одна стена упала внутрь дома. Спасли железные кровати, не проломились, выдержали груз обломков стены. Мать рассказывала: когда мы выбрались из разрушенного дома, от одного мужчины «ну такой щижолый дух пошёл». У женщин «тяжелого духа» не было, они больше о детях думали, и эти мысли подавляли страх за собственную персону.После этих случаев мать распределяла нас по соседским окопам, чтобы не погибли все вместе. Некоторые соседи умудрялись в окопах приспосабливать какие-то печи, а вход в окоп завешивать тряпьем, зимой в окопебыло холодно, темно и страшно.
Помню, летом 1942года через станицу проходили немецкие войска, шли колонны танков, тягачей с пушками, машины и другая техника. Дороги не имели асфальтного покрытия, и вся эта техника поднимала тучи пыли. Одна машина вышла из колонны и остановилась у нашего двора. Солдаты подошли к матери, приготовленная пища им не понравилась, набрали огурцов на грядке и пошли в следующий двор. Через некоторое время оставшиеся в машине солдаты стали звать своих товарищей, но те не отзывались. Тогда немцы окружили весь наш квартал техникой, приготовились к стрельбе, посчитав, что их товарищи пропали. Потом ушедших нашли через квартал, искавшие продукты проходили дворы быстро — брать было нечего. Оцепление сняли, а нас не тронули. Но, мать была ни жива, ни мертва от страха. Нам то, детям, что — ревели и всё.
Зимой топили печку всем, чтогорело, сухими травами, чаканом, камышом,иногда остатками порубки леса, которые мать со старшими детьми привозила на санках. Но главным видом тогдашнего топлива были кизяки. Изготавливались они так: перепревший навоз (коровий, овечий) заливали водой, делали замес (ногами), а затем навозной массой набивалась деревянная четырёхугольная форма. Форма убиралась, и на земле, для просушки, оставалисьнавозные брикеты. Затем их складывали горками, досушивали, переносили в сарай или накрывали от снега и дождей уже готовое к употреблению топливо.Большой проблемой было отсутствие соли. Её привозили откуда-то с Маныча, на тележках запряженных коровами, иногда лошадью, этим занимались в основном старики. Мы свою корову не запрягали из-за отсутствия телеги, а соседкаЛемешова Ксения Ивановна, телегу имела. Это была верующая женщина и постоянно пугала нас, малышей, «концом света». Мы искренне боялись. Должно быть, «конец света» ассоциировался у нас с постоянной и полной темнотой.
Когда возвратились наши войска, а это был февраль 1943 года, в наших хатёнках на постоях было много солдат. Однажды, они поймали бродячую корову и решили зарезать её на мясо. Матькатегорически против этого возражала, говорила, что воможно найдётся хозяин этой коровы, и её обвинят в воровстве. Солдаты корову всё-таки забили, и мы попировали с ними несколько дней. Шкуру коровы мать высушила без всякой обработки, и эта шкура стала хорошим материалом для продления жизни нашей износившейся зимней обуви. Кусок шкуры аккуратно вырезали по размеру валенка и подшивали к подошве шерстью внутрь. Такой ремонт не был долговечным, но всё-таки дырки на пятках и подошвах закрывались.А чтобы мать не беспокоилась по поводу забитой и съеденной коровы, солдаты дали расписку. Мать долго хранила эту расписку за божницей. Дословно не помню, но примерное содержание было таким: Мы, солдаты такого-то полка, зарезали и съели корову. Фролова А.Д. к этому отношения не имеет, и что корова была бродячей. Ни штампа, ни печати. Исторический документ, жаль, не сохранился.В станице Семикаракорской и её ближайшем окружении непосредственно боевых действий я не помню, но войск стояло в станице и проходило через неё очень много, особенно румын в белых шапках-папахах.
Оружия у мальчишек было много и всякого. Увлекались мы разряжением снарядов и мин. У одних мы откручивали заднюю часть, там была какая-то фосфористая смесь, и если она наносилась на деревянную щепу, последняя воспламенялась. В других — мы вытаскивали пороховые заряды в виде макарон, которые в процессе горения приобретали реактивное движение. Не всегда наши забавы с оружиемзаканчивались благополучно.Много ребят погибло от взрывов в кострах снарядов, мин и гранат.И, тем не менее, то трудное, голодное время, мы, дети, воспринимали, как обыденность или как данность. У нас не было книг, современных конструкторов и компьютеров. Наиболее распространёнными были игры в жмурки, когда один ищет, остальные прячутся. Или игра в знамя. Пустырь разделялся чертой на две половины, на расстоянии 30-50 метров от черты по обеим сторонам, чертились два круга, а в круг втыкалось древко со знаменем (флажком). Ребята разделялись на две команды, цель игры: перенести флажок с чужой территориина свою. Если тебя «запятнает» противник, ты должен стоять, пока кто-нибудь из своих тебя не «распятнает», а в кругу можно стоять, как на своей территории. Бегали мы до полного физического изнеможения.Игры были, главным образом, коллективные, дворовые, уличные. Ребята всегда любили пообщаться, поиграть. Хотя физические нагрузки в домашнем хозяйстве были достаточно высокими. Чего стоил только полив овощей. Во дворе мать высаживала до 400 кустов помидор, капусты, огурцов, грядкилука, чеснока, укропа и прочей зелени. Поливать их нужно было через день, по полведра в каждую лунку. Колодец был общим, стоял на улице, пользовались водой все, и воды часто не хватало, её просто вычерпывали. Поливали огород мы каждый день, разделив площадь полива надвое. Перенести 100 вёдер воды каждый день на расстояние 30-50 метров, обычно во второй половине дня, ближе к вечеру, для 10-12-летнихмальчишек, да ещё постоянно голодных, было достаточно трудным делом. И, тем не менее, овощи и фрукты были хорошим подспорьем в продуктовом обеспечении.
В послевоенные годы каждому хозяйству или семье, имеющей корову, выделялись сенокосы. Обычно маме выделялся надел земли, сразу за мостиком, через реку Сал, слева от дороги Семикаракорск-Ростов.
Мама нанимала кого-нибудь из мужчин, имеющих конную косилку. Тогда каждая организация имела лошадей, автомобили, да ещё легковые, были большой редкостью. Таким же способом найма перевозилось сено домой. Обычно это были соседи, к примеру, дядя Володя Нефёдов. На сенокос, иногда, он брал и меня — водить лошадей при стягивании копен сена и для выполнения другой работы, посильной моему возрасту.
Кроме коровы мама в некоторые годы держала в хозяйстве нескольких овец или коз, поросята были редкостью, кормить было нечем. Выделяли землюпод картофель в ближайшей округе. Мать постоянно пропадала на работе, брат Иван уехал в Ростов учиться в Р.У. (Ремесленном Училище), и главным воспитателем для нас с Валентиной стала старшая сестра Анна Васильевна. Держала она нас в строгости, обмывала нас в корыте, стирала нашу одежду, кормила. Всё лето бегали мы босиком, кожа на руках и, особенно на ногах покрывалась «цыпками», мелкими трещинами, подошвы ног так уплотнялись, что никакие колючки через них не проходили. Большой неприятностью было для нас выведение этих самых «цыпок». Анна Васильевна отпаривала нам ноги в тазу с горячей водой, а потом смазывала каким-нибудь жиром или маслом. А когда сестра вышла замуж, остались смамой я и Валентина, нагрузки по хозяйству выросли. Когда мать не могла прибежать домой подоить корову, приходилось это делать мне.
Большой радостью для мальчишек были поездки на лодке, если удавалось выпросить её у соседа Лемешова, по озеру в период паводкового разлива Дона. Обычно это случалось на праздники — майские или пасхальные. Во главе поездок стоял брат Иван, его друг Леонид Радьков, ну и мы — младшие. Главной нашей целью было — насобирать из птичьих гнёзд яиц. Иногда попадались уже с зародышами. Самой большой удачей считали гнездо дикой утки, яйца крупные и много, гнездились утки в половодье обычно в дуплах старых верб. Конечно, разорение птичьих кладок было делом, не придающим нам положительных характеристик, но что делать — есть хотелось. В весенние разливы было много рыбы. Те, кто жил у озера, ловили её прямо у себя на левадах (огородах). Помню, дед Дубровин со своим сыном буквально выкатывали из воды вентеря набитые чебаками (лещами), сазанами идругой рыбой. После схода паводковых вод оставались большие лужи, в которых мы руками или плетёнными из ивы корзинками без дна, ловили рыбёшку помельче. Голодали мы, конечно, очень сильно. Выручало нас и то, что мать работала на пекарне. Сразу после освобождения станицы от немцев, власти выясняли многодетные семьи и выдавали по полпуда муки. Получив муку, при возвращении домой, мать попала под бомбёжку, осколком разорвало сумку с мукой у неё в руках. Но, мать не спряталась и не упала на землю, что обычно делали при авианалётах, а продолжала бежать, какая уж бомбёжка, если в хате опухшие от голода дети, а вруках мука. Совершенно перепуганная прибежала она домой, закипятила воду и сварила муку, называли мы тогда это блюдо соломатой. Вот это было «райским наслаждением», куда там всяким «баунти» и «сникерсам».
Потом мать вызвали в райисполком, председателем был Мелихов, и направили работать на пекарню тестомесом, так называлась её должность. Работа очень тяжёлая, таскать мешки с мукой по 50-70 килограммов весом, затем высыпать муку в длинные, глубокие, деревянные корыта и размешивать тесто руками по несколько тонн за смену — работа совсем не женская. Поначалу мука была очень низкого качества с применением не очень съедобных добавок, всхожесть теста была неважной, и на металлических формах, в которых выпекали хлеб, образовывались «наплывы», мы их отбивали и поедали с превеликим удовольствием.
Был у нас сосед, дядя Ваня, работал конюхом на мельнице. Иногда он привозил для кормления лошадей жмых, получаемый после переработки подсолнечника на масло, мы называли его макуха. Сосед разбивал жмых на куски, заливал водой и, когда он размокал, кормил лошадей. Если нам удавалось несколько кусков этого жмыха украсть и съесть, то довольны мы были не меньше соседских лошадей.
Обстановка заставляла иногда и детей выступать в роли мелких воришек-несунов. Были тогда двухлитровые эмалированные бидончики. Мать насыпала в него муку наполовину, а вторую половину заливала квасом, который делали тогда на пекарне из хлебных остатков. Кто-нибудь из нас прибегал к матери на работу и уносил домой такой бидончик. Операция была чрезвычайно рискованной. Напарницу матери — тётю Нюру Яновскую — за такое действо отправили в тюрьму на 5 лет.
На лето мать шила нам штаны из солдатской плащ-палатки, и при движении они издавали звук похожий на "вжик-вжик«.В конце 1945 года начали возвращаться с фронта оставшиеся в живых мужчины. Каждый привозил детям какой-нибудь подарок. Конечно, было завидно и обидно смотреть на возвратившихся отцов своих друзей и соседей, сознавая, что твой отец уже никогда не придёт домой. А когда кто-то из возвратившихся угощал нас конфетой или дарил карандаш, меня всегда почему-то душили слёзы.
В 1946 году мать вторично вышла замуж за Яценко Ивана Филипповича, а в 1950 году родилась сестра Галина Ивановна, с этим связана и официальная регистрация родителей — сентябрь 1950 года. Фамилию мать оставила свою. К тому времени Анна Васильевна вышла замуж (1946 год) и жила с мужем у свёкров, брат — Иван Васильевич — учился в Ростовском двухгодичном ремесленном училище, приезжал только в гости на каникулы. В РУ, в то время засчёт государства выдавалиформенную одежду, бесплатно кормили и обучали специальности. Какая уж там была кормёжка, понять нетрудно, но всё-таки. Затем брат уехал в Красный Сулин и трудился на ГРЭС «Несветай».
Иван Филиппович 1902 года рождения. Служил у Буденного в 1-ой Конной армии с 1919 года по 1921 год и с 1941 по 1942 год в Красной Армии, затем был ранен в ногу и руку, лечился в госпитале в городе Цхалтубо, получил первую группу инвалидности и был демобилизован. Подлечившись, с мая 1943 года вновь начал трудиться, вначале охранником нефтебазы, затем заведующим пекарней,столовой, магазином. В 1949 году случилась у него недостача, нависла угроза тюрьмы. Мать продала нашу хатёнку, погасили недостачу и уехали мы в совхоз N 10 Октябрьского района, где отчима приняли бригадиром-картофелеводом. Здесь они встречались с Исааком Ивановичем Фроловым. Меня оставили учиться в Каменоломнях у сестры Анны Васильевны, которая жила там в это время с мужем на квартире у бабушки Агреппины (третья жена деда моего Фролова Фёдора Сидоровича). Доучился я там в шестом классе, а на следующий год и в седьмом классе.
А родители и сестра Валентина жили на отделении совхоза в помещении барачного типа (общежитии) с длинным коридором, а по обеим сторонам были двери в комнаты жильцов. Мама работала в столовой. На школьных каникулах ученики тоже трудились в совхозе, культивировали (лошадь-плужок) картофель, свеклу, овощныекультуры, брали меня травить сусликов в норах, грести сено на конных граблях, некоторое время возил на лошади бочку питьевой воды по овощным бригадам.
После окончания 7 классов, в 1950 году, я уехал в Константиновск и поступил в сельскохозяйственный техникум на ветеринарное отделение и через четыре года был уже новоиспечённым специалистом сельского хозяйства.Родители недолго задержались в совхозе, в конце 1951 года они вернулись в Семикаракорск, построили небольшую глинобитную хатёнку на подворье первой жены отчима — бабы Моти (Матрена), с её согласия. Жили мы с бабой Мотей дружно, ходили в гости, там же жила и дочь Ивана Филипповича, Анна Ивановна Белова, с мужем Василием Васильевичем.
Иван Филиппович женился трижды и от каждой жены имел по ребёнку. От второй жены был сын Геннадий (по-моему, мы с ним одногодки, учились один год в одном классе, а жил он со своей матерью).
Отчим работал водным объездчиком в Нижнедонской оросительной системе (УНДОС). На системе каналов стоял дом в 6 км от Семикаракорска (место работы Ивана Филипповича), а в обязанности его входило регулирование подачи воды по совхозам, уход за каналами. Была у него лошадь и повозка. После обкоса каналов сено шло на кормление коровы.
Затем Иван Филиппович перешёл на работу в райвоенкомат и трудился до 1971 года, а с 1980 года ему была назначена персональная пенсия местного значения.Мама работала уборщицей в том же военкомате с 1959 года по 1968 год. На плечи легла ещё одна нелёгкая обязанность — досмотреть родителей отчима. Дед Филипп Филиппович и бабушка Агафья Фёдоровна последние годы жили в Старой станице на правом берегу Дона, километрах в трёх от Семикаракорской. Летом дед Филя сидел у Дона, была у него лодка, рыбачил с такими же стариками, и, если по случаю выпивали, то любили вспоминать о гражданской войне, спорили — кто больше имеет заслуг, кто до какого города «дошёл» с Первой конной армиейБудённого и так далее. Один из стариков был адъютантом у Олеко Дундича, знаменитого разведчика 1-ой Конной армии. Но старость надвигалась неумолимо. Построили мои родители кухню и забрали стариков к себе. Первым умер Филипп Филиппович, он был добрым, спокойным человеком. Когда по праздникам (1 мая,7 ноября) по улицам проходили колонны демонстрантов, дед плакал, говорил: «Мы же вам всё это завоевали». Время, время! Лихих конников, ты превращаешь в простых беспомощных стариков.
Когда я уже работал в Кочетовской, мы заходили к маме в гости с Виталием Александровичем Закруткиным, донским писателем.
Очень уж Виталий Александрович любил беседовать с нею на разные житейские темы. Хотя мать и не имела даже школьного образования, пережитые ею невзгоды и добрая её душа,незлобивость, доброжелательность не только к детям, ко всем людям, дали ей возможность воспринимать жизнь реально, без обид, без недовольства, с пониманием существа проблем каждого человека. В её жизни было мало радостей. Главная её радость и гордость — её дети. Что все они выросли порядочными людьми, получили образование, обзавелись семьями, устроились сжильем, пользовались каким-то уважением и авторитетом у людей. Скромные её потребности просто удивляли. Поколение людей её времени можно назвать поколением, выросшим в стёганой фуфайке. На своих плечах это поколение вынесло всё — гражданскую войну, потери близких людей, разруху, коллективизацию и выселения. Опять война, неустройства, голод, холод и работа, бесконечная, изнурительная работа. Что должна чувствовать мать, находящаяся рядом со своими голодными детьми и изнемогающая от бессилия и невозможности хоть чем-нибудь накормить их.
Одевалась она очень скромно, никогда за всю свою долгую жизнь не посещала парикмахерской, не пользовалась парфюмерией. Когда была моложе, употребляла иногда мазь для лица, на этикетке было написано «Метаморфоза». Я никогда не видел в её руках губной помады.
Но лицо всегда было красивым, привлекательным, должно быть от её, излучающих доброту и мудрость, глаз. Черты лица у матери были классическими для южанки, ближе к чертам женщин Северного Кавказа.
Мы, дети, росли далеко не паиньками, были детьми своего военного и послевоенного времени и доставляли матери много хлопот и забот. Она не занималась воспитанием в классическом смысле. Но перед нашими глазами всегда был пример жизни нашей матери: работящей, терпеливой, доброй и заботливой, открытой, честной по отношению к людям, воспитывающей нас в духе христианской морали, хотя не склоняла нас к вере в Бога, всех детей крестила в церкви. Она не была капризной, даже доживая свои последние дни, как это бывает у пожилых людей. Даже перед смертью заботилась обо всех, давала советы, делала всё, чтобы не обременять какими бы то ни было проблемами. Лет за пять до смерти, мы купили ей, по её просьбе, необходимые похоронные атрибуты, а деньгидля последнего ритуала она собирала заранее и хранила их в «швейной машинке». Я убеждал её, чтобы не беспокоилась хоть о похоронах. Говорил: «Мама, (мы обращались к ней только на „Вы“), будете лежать в красивом гробу, обещаю Вам, только живите долго». Даже в этом сказался её характер, её кредо жизни — не создавать забот, не обременять близких своими проблемами. Обещание мы сдержали, да, кажется, что жить она могла ещё лет десяток.У неё на руках умирали мать, и отец отчима, и сам отчим. Дед Филя был человеком покладистым, спокойным. И уход за ним был хоть трудным и хлопотным, но без нервозности. Бабушка имела характер капризный, делала всё, как бы назло, требовала к себе внимания, высказывала постоянно недовольства, могла отбросить тарелку с едой и так далее. Если учесть и длительную болезнь отчима, его прикованность к постели в течение года или полутора лет, то и здесь можно только представить какой крест несла на своих плечах наша мама по уходу за близкими людьми, терпение её было беспредельным.
Мама часто приезжала к нам в гости, но больше одного-двух дней гостить у детей она не могла, устремлялась домой. И когда ей предлагали отправить её на машине, она категорически отказывалась и ехала рейсовым автобусом, чтобы не создавать нам проблем. В один из её приездов мы купили ей приличное зимнее пальто с шалевым воротником, как же она была благодарна, плакала и говорила, что никогда в жизни не было у неё такой одежды.
Мама любила поездки на природу, и любимым её занятием был сбор ежевики (ягоды) в придонском лесу, куда возил её брат на машине. Из ежевики она варила варенье и обязательно раздавала всем детям хоть по баночке. Варила она вареники из ежевики, и если есть их с мёдом...!
Когда мы приезжали к ней, главным её желанием было накормить нас, и очень обижалась, если мы отказывались сесть за стол. Готовила очень вкусно, особенно блины, вареники, пироги, пирожки. А на каждый пасхальный день она пекла нам пасхи (куличи). И всегда спрашивала: а за пасхами-то приедете? А когда мы уезжали, она обязательно одаривала нас чем-нибудь из своего скромного достатка — то яйцами и салом, сметаной или сушеными фруктами, вареньем и овощами. Я не помню случая, чтобы мы уехали от неё без какого-нибудь подарка. Мама всегда ждала нас, нашего приезда.
Больше всего на свете мать боялась войны. И все её разговоры на политические темы заканчивались всегда одной фразой: лишь бы не было войны. Потеря мужа, близких ей людей, все невзгоды войны, голод и бедность, физическая работа на износ с потерей здоровья, всё это въелось в её плоть и кровь, и она очень не хотела, чтобы всё это вновь пережили её дети, внуки, правнуки.
В последние 10-15 лет мы ежегодно поздравляли маму с днем рождения, 7 января, в день Рождества Христова, обычно собирались в её неказистом жилище. На 85-летие пригласили всех родственников, а чтобы все поместились, сняли Семикаракорский ресторан. Вся организационная работа легла на плечи Ивана Васильевича: аренда помещения, меню, приглашение казаков из хуторского хора, в казачьих костюмах и платьях. 7 января 1993 года маму поздравляли её братья исестры с детьми, пятеро детей, внуки, правнуки. Наверное, впервые за столом расположилась большая часть Харламовско-Фроловского клана, человек около 50.
Были поздравления, песни и пляски, даже наша славная старушка вышла в круг, благодарила всех за добрые слова, за сыновью и дочернюю любовь и уважение. Мы видели, что мама очень довольна этим родственным вниманием. Это торжество мы записали на видеокассету, очень надеялись отметить и 90-летие. Убеждали её, что главная задача родителей — довести детей до пенсии, она улыбалась этой шутке, обещала жить долго.
