Станица Константиновская до грехопадения.
Степная красавица-казачка, меняющая старинный кубелек на платье с разрезом.
Хорошей весной на маленьком пароходике подъезжайте к станице. Когда выглянет она — степная красавица с маленькой горы, не покажется-ли вам, что на гору надета летняя казачья фуражка доброго старого времени.
Красный околыш кирпичных домов, убегающих в широких улицах в степь, и вверх — молоко белой акации, яблони, вишни. И черный козырек — берег, залитый нефтью, дегтем, смолой и засыпанный грязным песком.
Пароход робко гудит около станицы, будто боится спугнуть сон красавицы степной. Напрасно: красавица рано встает. Ее муж служит в канцелярии, ее брат — хлебный ссыпщик, им самовар нужен рано.
Белыми гроздьями свесилась акация над домами, с приглаженными кирпич к кирпичу стенами с проборами из известковой линии.
В домиках утренняя суета, какой в городе не бывает. Там один день не похож на другой, а здесь утренняя суета по регламенту
— таинство.
Хозяин в чесучевом пиджачке и домашних туфлях, нежась в зеленом тенистом саду на ласковом солнышке, кричит супруге в пятнистом капоте:
— Анна Григорьевна, засамоваривайте.
День начался.
Выпьет хозяин чайку с маслицем, с молочком, с сочными наливными вишнями, любовно отрежет кусочек сдобного хлебца, испеченного самой Анной Григорьевной. Выпьет чайку, прйдется по крылечку и не уходит на службу.
— Что-то Марьи с базара долго нет? К куме что-ли зашла?
Марья заменяет для станичника утреннюю газету.
— Гайдуковы пять фунтов мяса купили вместо обычных трех — значит, гостей ждут. Невестку[,] должно быть.
— Пономарева на базаре не было. Нек <sic!> добру это
— запил старик. Да и как не запить, когда жена на четвертом десятке по театрам стала ходить. На этой неделе старая дура два раза в биографе была.
В канцелярии в десять утра монотонно скрипят перья. Шелестит бумага, по комнате ползет запах сургуча и постукивают печати.
В почтовый день зазвенит колокольцами и бубенцами почтовая тройка и желтый испитой почтальон отвезет законнорожденные исходящие в Новочеркасск, чтобы обратно привезти полный баул новых бумаг.
В полдень на тополевой аллее, что тянется от церкви и до церкви[,] — приказчик из бакалейного магазина, поспешая на обед, шепчет давно любимой ученице из модной мастерской мадам Жорж из Саратова на Сене:
— В ожидании аппетита разрешите начать разговор о состоянии моего сердца, опьяненного акационным запахом.
Загорится румянцем лицо ученицы из модной мастерской:
— Завлекаете, Егор Иванович?
А в углу робко шепнет:
— Вечером на естом же месте, только чтобы без обмана.
Под забором или под навесом амбара, надвинув фуражки на лоб, сидят хлебные мазы и степенно дуются в карты. Около кучи воробьев, настойчиво запрашивающие чириканьем[,] когда же, наконец, странные бородатые люди в широких брюках с вылинявшими лампасами привезут хлеб.
— В свое время. Когда мазы выйдут навстречу возам за станицу и на жирных набитых туго зерном мешках, как
треумофаторы <sic!>, въедут в станицу.
Зашумят-застучат машины — сеялки, веялки и ядреные бабы с мужескими голосами затянут песни на ссыпках.
Вечером в клубе соберутся проферансом <sic!> одержимые, азартом опаенные <sic! — «ДВ»: «опаленные»> и в строго назначенный час сядут за столик. Вымирает настоящий игрок, — говорят в станице. Такой, чтобы приехал в клуб на извозчике, а
оттуда выходя, спрашивал у того же извозчика:
— А где у вас здесь, любезный, паперть церковная?
Вымерли. Густо пошел мелкотравчатый. Он с настоящим игроком садится за стол, да норовит за сто рублей крови наполировать на всю тысячу.
На веранде за отдельными столиками случайные посетители. Зашли в рассуждении чего бы покушать и ведут около порции котлет разговор филологический:
— Не есть-ли слово котлета — исковерканное — кот в летах?
— Фонетика берет свое начало в глубокой древности, — соглашается учитель городского училища.
— А между прочим и древние пили, — не возражает порционный филолог«.
Если и фехтовали иногда киями в клубе, так это не от злого сердца, а так: надо же куда-нибудь отдать избыток энергии.
Чтобы <sic!> и доктора кушали, если бы никто киями не дрался. Тоже и медицина любит суп с курицей.
Пили, играли в карты, фехтовали, флиртовали, сплетничали и мечтали. Мечтали томительно, жгуче.
Особенно зимой... Дон, по тихим волнам которого утлые пароходики весной и летом привозили в станицу гостей, покрывался толстой ледяной корой и в станице оставались одни обреченные на станичную зиму.
Робинзон Крузо, которого покинул даже Пятница.
Чаще взлетают кии, больше работает мировой судья, гуще в клубах.
Любительские спектакли... Романы с эпилогами, записанными в послужных списках... Робкие романы, где герой обматывает ноги одеялами, чтобы хоть кости остались целы, если палка суковатая попадется и где героини редко сохраняют косы к сорока годам... Да и какие романы холодной зимой: разве струна на гитаре выдержит морозы?
Собралось десять станичников вместе. Сказано все давным давно, рассмотрено все до заштопанного носка спрятанного в сапоге. В клуб еще рано: если пить с восьми вечера, так буфетчик через год домовладельцем был бы. Сидят, и медленно раскачиваясь взад и вперед, тянут:
— Попадья Маланья — поп Мартын, поп Мартын, в поле колокольчик динь-динь-динь.
Автор этой песни — тоска с зелеными глазами, страшными и жуткими и зелеными до чрезвычайности.
Редко за[з]венит колокольчик и тройка почтовых привезет проезжего чиновника.
Спали-ли вы когда на диване, на котором коротают век голодные, прозрачные от голода, клопы? Если спали — вы поймете чиновника, зимой попавшего в станицу. Его окружают, жгут вопросами, впиваются вниманием. Его свежестью хотят напитаться на долгое время.
Молоденькие барышни, стиснутые корсетами, на перебой будут спрашивать:
— Анатолий Романович, а что теперь танцуют па-де-катр или шотиш?
Молодежь в пиджаках поинтересуется, какая певица имеет успех в «Марсе»? И с открытием навигации навострят лыжи с <sic!> ней.
Степенные люди обязательно спросят:
— А что дорогу к нам вести не собираются?
Бывалый человек всегда утешит станичника.
— Собираются.
Хотя почему в контрольной палате в областном городе должны знать о том, собирается-ли министерство путей сообщения строить дорогу строить дорогу на Константиновскую станицу —
ведому <sic!> одному Господу Богу.
Станичник верит... Он думает, что в любой пробирной палетке известны планы будущих путей сообщения...
Растает <sic! — вместо: «разтаетъ»> и откроет свою душу, свой кошелек, свою столовую вестнику доброму.
— Станица поднимется «заиграет»... Место мое с домиком в цене поднимется, квартиры подорожают и прочее, и прочее.
Дочка сознается, что по железной дороге можно будет в Ростов на примерку платья к портнихе съездить.
Сынок шепнет на ухо: по железке в день такую карамболь в городе можно разнести, что аж дух захватит.
Дорога всем сулила радости...
Упразднялась тоскливая зима, вычеркивался мертвый сезон в торговле и год обещал быть «ровным».
А в тайниках души каждый станичник думал обмануть весь свет:
— Где там «ровный год»! Летом еще и Дон жару поддаст.
Из года в год томительно и жгуче ждали дороги, умирали, рождались и ждали, ждали.
В последние годы стали ждать еще и канала.
Петр Великий выдал вексель Волге и Дону. Позвольте получить?
Ожидали соединения Волги с Доном.
Об этом думали и мечтали, днями высиживая на перекатах, на
пристанях в ожидании застрявшего парохода.
Шлюзование Донца было неожиданностью для станицы.
Изумились ненадолго и сейчас же решили:
— Сына наградили — так и отца не обойдут. Донец — приток Дона. Если несудоходный Донец решили сделать судоходным, то не может быть, чтобы оставили судоходный Дон превращаться верно и быстро в не судоходный.
Не ошиблись.
— Шлюзование Донца — приготовительный класс.
— Шлюзование Дона — аттестат зрелости.
— Волго-Донской канал — венец творения.
Степная красавица спешно меняет кубелек, который она носила по будням, на платье с разрезами.
Строительная горячка. Ростут дома. Кирпичные домики конфузятся и отходят в сторону, уступают дорогу особнячкам стиля...
Готического или Мавританского7
Нет — ростово-нахичеванского.
— Строй, чтобы коммивояжер не знал, где он находится[:] в Ростове на Сенной или в Константиновской на Баклановской.
Появляются новые люди. На базаре станичника хватает за ногу мазильщик ботинок. Станичник остолбенел:
— Дурной человек — ботинки чистит. Тебе гривенник отдай и Марье жалованье плати. Мне на тебя с текущего счета снимать гривенник не приходится.
Уличные фотографы... Новые магазины.
— Салон для бритья.
— Салон шляп.
— Салон модных платьев.
Раньше один салон был, где хозяин покупал для гостей коньяк и за коньяк у образованных людей деликатному обхождению учился, а теперь через дом салоны пошли.
Домики «заиграли», квартиры тоже «заиграли».
Станичник чаще стал в казначейство ходить, сберегательные книжки на волах стали возить казначейство.
Раньше какие сбережения были. Сегодня не пообедал, завтра в гостях позавтракал — на третий день можно уже у казначея о здоровье идти справиться. Или там гвоздь нашел на улице. Так ежели он в единственном числе — так он — гвоздь, а ежели старого железа в амбаре без шестнадцатой пуд, так с гвоздями как раз пуд.
А теперь квартира ходила за четвертной билет, «этот дурак», что торгует рядом с Сидором Матвеевичем — десятку набавил. Городской — деньги дурные [—] набавил десятку.
Десятка плывет в казначейство.
Степная красавица [—] старшая сестра в семье придонских станиц. Цымлянская, Романовская, Николаевская, Кочетовская, Золотовская, Семикаракорская — это все младшие сестры.
А Константиновская — окружная станица[,] центр административный[,] торговый, какой хотите.
По бокам богатые дяденьки — слева Царицын, справа Ростов. В стороне бедный, но строгий папаша-Новочеркасск.
Цымлянская и Семикаракорская сестры-завистницы. Цымлянская даже дорогу отбить у Константиновской хотела, а Семикаракорская — хлебную торговлю.
Последнюю Бог наказал: Дон в сторону отошел и умерла станица.
Остальные сестры покорные:
— Сестрица, ручку пожалуйте.
Шлюзование Дона всех помирило.
Степная красавица в платье с разрезом взглянула на соседок и даже порадовалась:
— И они оживились.
В казначействе стали попадаться и из округа люди.
Станичники их гурьбой в казначейство водили.
Настроение у всех бодрое, приподнятое.
Самый степенный человек и тот мог в присядку на базаре пойти. Самая строгая дама могла матчшиш <sic!> в граммофоне пустить в субботу, когда о грешном особенно грешно думать.
Ложится спать станичник и начинает:
— Шлюзо-...
А догадливое эхо подхватывает.
— вание...
Жена закатит глаза к небу и шепчет:
— Инженеры.
А эхо еще догаданнее <sic!>:
— Душки.
И только одичавшие от тоски пессимисты говорили:
— Варвары приедут.
— Типун вам на язык, — кричали оптимисты и отказывали им от руки дочери, от дома и векселя их посылали в протест.
Пессимисты все же стояли на своем:
— Варвары, поверьте нашему слову.
Ст. Константиновская на Дону
<= «Утро Юга», 1915, № 175 (5.07.), с. 3>
